Черные волосы, голубые глаза, смуглая кожа, губы… ах, губы описать просто невозможно, включая чертовщинку, которая притаилась в улыбке! Он говорил немного протяжно, мягким низким голосом, от которого по спине пробегали мурашки. Он двигался так, словно хотел сказать: вот я пришел, я — ваше солнце, принимайте меня, любите меня! И это было настолько искренне, настолько заразительно, что никому не приходило в голову назвать его самовлюбленным глупцом.
Может быть, внутри у него спрятан магнит? — иногда думала Эвелин, пытаясь разгадать секрет его притяжения. Мужчины его уважали, женщины — обожали. Окружающие тянулись к нему, как цветы тянутся к солнцу, как люди тянутся ко всему, что доставляет радость и излучает тепло.
Он был красив «вдоль и поперек», как сказала потом Рене. Он мог бы носить лохмотья и не бриться несколько дней, и все равно женщины вешались бы ему на шею гроздьями, лохмотья стали бы хитом сезона, а небритые щеки прославили бы местную моду.
Он был совершенен. И снаружи, и внутри. И, кажется, он был неравнодушен к Эвелин.
Их места в самолете оказались рядом. Едва устроившись в кресле, Эвелин начала нервничать, как будто выиграла приз, и теперь боялась, что не найдет ему достойного применения.
Она садилась и так и сяк, напускала на себя суровость, пыталась уткнуться носом в журнал, но тщетно: волнение не проходило.
Шарль сидел рядом и молчал. Просто молчал, а вокруг уже начинало нарастать напряженное внимание к его персоне. Одна из женщин даже попыталась уговорить стюардессу посадить ее рядом с ними, «чтобы лучше было видно».
— Что видно? — озадаченно спросила стюардесса.
Эвелин так и подмывало ответить:
— А вот его!
Но она конечно же промолчала, еще и обругала себя мысленно, спросив: «А ты что, лучше? Ты точно так же вертелась бы, чтобы рассмотреть его! Просто у этой дамочки больше храбрости!»
Но казалось, что самого Шарля мало трогало повышенное женское внимание. Либо ему действительно все равно и он уже устал от поклонниц, либо это была изощренная уловка, чтобы набить себе цену.
Однако светское молчание затянулось, и это переходило всякие допустимые границы. Нужно было что-то делать, и именно сейчас, потому что Эвелин и Шарль были друг другу представлены и, сев в самолет, поздоровались как старые знакомые. А это значит, что после приветствия полагалось поддерживать диалог. Ну хотя бы о погоде. Эвелин уже тридцать минут напряженно сжимала ладони на коленях и не могла найти достаточно веского основания, чтобы открыть рот.
