А за плечом Дантеса — посол Нидерландов в России, барон ван Геккерн, черный даже на фоне этого черного дела.
Ван Геккерн столь порочен, столь низмен и зловещ, что, будь он выведен на сцене дешевой ярмарочной мелодрамы, он казался бы плодом низкопробной выдумки самого дурного вкуса.
Как привольно дышалось Дантесу и его приемному отцу ван Геккерну среди петербургской великосветской черни!
И до чего худо было там Пушкину, сделавшему в своем дневнике 26 января 1834 года, за день и три года до дуэли на Черной речке, невеселую запись:
«Барон д'Антес и маркиз де Пина, два шуана[1], будут приняты в гвардию… Гвардия ропщет».
Дантес вошел в историю как убийца Пушкина. Но судьбе было угодно, чтоб он был дважды заклеймен позором и презрением со стороны людей, принадлежащих к числу самых ярких звезд на небосводе XIX столетия.
Первый из них по времени — Виктор Гюго.
В знаменитой четырехчасовой речи перед французским Национальным собранием, произнесенной 17 июля 1851 года, Гюго выступил с разоблачениями заговорщической деятельности Луи Наполеона, подготовлявшего государственный переворот. «Карты на стол!» — воскликнул Гюго, и под улюлюканье, свист и выкрики, которыми правые депутаты пытались заставить его умолкнуть, швырнул имя Геккерна (речь шла о Дантесе) — человека, «который стал грязью прежде, чем превратиться в пыль», — как имя одного из ближайших сообщников Луи Наполеона.
Прошли два десятилетия, которые Дантес провел в самой непосредственной близости к императору Наполеону III. «Он был замешан во всех происках и событиях Второй империи», — замечает биограф Дантеса. А когда пролетарии Парижа свергли Наполеона и провозгласили Коммуну, Дантес, как это было предопределено всем его жизненным кредо, стал самым ярым ее ненавистником.
Тут его настиг испепеляющий взор Карла Маркса.
«Люди порядка», парижские реакционеры, — писал Маркс по горячим следам событий, происходивших в Париже, — содрогнулись при известии о победе 18 марта. Для них она означала приблизившийся наконец час народного возмездия. Призраки жертв, замученных ими… восстали перед ними».
Контрреволюция задумала выйти на улицы Парижа под видом народной демонстрации и захватить врасплох Главную квартиру Национальной гвардии. «22 марта, — писал Маркс, — из богатейших кварталов появилась шумная толпа «фешенебельных господ»: она состояла из всяких пшютов, а во главе ее были известнейшие выкормыши империи, как Геккерен…»
Знал ли Маркс, что тот, кого он называл «Геккерен», — убийца Пушкина? Едва ли!
