Но вчера вечером, глядя с подушки в окно на синее в звездах небо и думая о себе, Валя усомнилась в этом. Ей вдруг захотелось, чтобы в жизнь пришло что-то настоящее, а не призрачное, что-то вечное, как вот небо, земля, тишина за окном. И это «что-то» странным образом связывалось с обликом Сережи, с его спокойным лицом и большими шершавыми руками, с его неумелой искренностью. И ей показалось, что единственный, кто любит ее по-настоящему, это он — Сергей. Пусть по-детски, но по-настоящему, хотя он ничего такого не сказал и не сделал. И еще ей показалось, что она тоже любит его — немножко, чуть-чуть, но от этого сделалось радостно и холодновато в груди. С этим чувством она и уснула. И теперь, после сна, оно не прошло.
Но снился ей не Сережа. Это она точно знала. И никто другой из знакомых мальчиков.
«Да ну его, этот сон», — отмахнулась она. Реальность вокруг была тоже удивительной.
Она уверяла себя, что очень хорошо все получилось с ее бегством из дому, хорошо, что поехала сюда, а не к Таньке на дачу, как предлагали девочки, и то, что Сережа был здесь со своим велосипедом, и даже сон, какой-то зовущий и чего-то требующий, — все было как нельзя кстати.
Опять снова начиналась новая жизнь.
Валя умела, и ей нравилось это свое умение, вдруг взять и начать все сначала. Все вчерашнее зачеркивалось, выбрасывалось и забывалось, она не узнавала недавних подруг, даже удивлялась, как это она могла водиться с такими дурами, не здоровалась со знакомыми парнями, плоскими и никакими, совсем ненастоящими, как оказывалось, а отнюдь не личностями, какими до этого считала их. То есть прошлое разрушалось, как старые домишки под строительную площадку — разом, до основания, под нож бульдозера, и еще на сыром грунте возникало по щучьему велению здание новой жизни, впрочем, совсем без претензий на вечность, потому как, и Валя это чувствовала, в сказочности этого воздушного замка уже сразу таился холодок будущего разрушения. И она никогда не жалела ничего и ничего не вспоминала, и знала, что впереди ее ждут все новые жизни, и они всегда будут лучше прежних. И эта уверенность ее всегда оправдывалась.
Вот и сейчас, не поскандаль они дома с матерью, пришлось бы остаться на праздник в городе, идти на демонстрацию, потом сидеть в компании и притворяться ничего не понимающей, когда за веселевшие парни начнут приставать «с намеками», проще говоря, звать в другой подъезд, где пустует по случаю квартира. И остался бы неприятный липкий осадок на душе, и скандал дома затянулся бы черт знает на сколько. Главное — не было бы праздника. Все было бы, кроме праздника. А здесь праздник, и ничего кроме праздника. И это утро, и тишина, и крик петухов. И ощущение собственной чистоты и праведности.
