Она быстро повернула лошадь и поехала домой. К своему удивлению, она увидала Гак, которая ожидала ее в прихожей.
Конечно, Сара прежде всего подумала о Коти.
— Его сиятельству не стало хуже? Он ничего не говорил? — спросила она, поворачиваясь к лифту.
— Нет, не в нем дело, — отвечала Гак каким-то агрессивным тоном и с гримасой на своем выразительном лице. — Это приехала миледи, не угодно ли вам?.. Явилась в моторе, не более десяти минут тому назад, с целой грудой багажа и не знаю еще чего. Я была просто ошеломлена, скажу вам!
— Я сейчас иду, — сказала Сара. — Где она, Гак? В белых комнатах?
— Нет, мисс Сара. Я поместила ее в красных комнатах, — ответила Гак, устремив взгляд прямо перед собой.
Сара почувствовала, что ее губы невольно вздрогнули. Она быстро повернулась к лифту и нажала пуговку.
Ее мать сидела и наблюдала за горничной, настоящей француженкой, распаковывающей вещи. Подставив свою прекрасную, надушенную щеку Саре для поцелуя, она сказала:
— Можешь ты приютить на короткое время бездомную странницу, дорогая моя?
Между Сарой и ее матерью, до ее замужества с Коти, всегда существовала полная откровенность; поэтому Сара ответила ей по-английски:
— Пожалуйста, отошлите прочь вашу горничную, напоминающую театры варьете, мама, и расскажите мне толком, что, в сущности, случилось.
— Ах ты, неверующая! — весело засмеялась леди Диана. — Как будто мать, даже такого сорта, как я, не может случайно почувствовать желание видеть своего единственного ребенка без каких-либо низменных мотивов, лежащих в основе такого естественного побуждения.
Сара засмеялась, нагнулась к матери и поцеловала ее. Игривая горничная прошла через комнату в ботинках с чрезвычайно высокими каблуками, что давало возможность видеть ее очень тонкие, обутые в шелковые чулки, лодыжки, и, остановившись у двери, сказала по-французски:
— Ну, а теперь?
Леди Диана как-то боязливо взглянула на нее и, сверкнув глазами, беспомощно потянулась за своим портсигаром. Он был сплетен из соломы, но в углу была ее монограмма, украшенная бриллиантами. Увидев, что портсигар был пуст, она принялась искать другие папиросы, но, заметив, наконец, открытый ящик с папиросами своей дочери, она взяла оттуда папироску, закурила ее и, развалившись на софе среди множества разноцветных подушек, вздохнула с облегчением.
— Ах, все это проклятые деньга! — сказала она наконец, искусно выпуская изо рта колечки дыма. Ее большие, красивые глаза были опущены и темные ресницы выделялись на ее белой коже. Губы у нее были полуоткрыты, и в общем она представляла очень привлекательную картину.
