– И о тебе, – продолжил отец. – Что ты думаешь?
– Мне очень нравится ее общество. – Генри отпил глоток скотча и подержал огненную жидкость во рту.
– Ну, так ты хочешь… жениться на ней? – настойчиво продолжал отец.
Генри не сдержался и фыркнул, услыхав такое предположение. Он заметил, что Изабелла тоже смотрит на него, и знал, что сейчас она думает о нем не как мачеха, а как все девушки Нью-Йорка, одержимые вопросами, как, на ком и когда женится Генри Шунмейкер. Он закурил сигару и покачал головой.
– Я еще не встретил девушку, о которой бы думал серьезно, сэр. Как вам известно, я вообще не очень серьезен.
– Значит, Пенелопа не та, кого ты мог бы видеть в качестве жены, – заключил отец, устремляя на Генри суровый взгляд.
Генри пожал плечами, вспомнив прошлый апрель, когда Пенелопа жила в гостинице на Пятой Авеню. Ее семья тогда уже выехала из старого дома на площади Вашингтона, а новая усадьба еще не была закончена. Они едва знали друг друга, но девушка пригласила его в апартаменты, снятые для нее одной, и встречала в одних чулках и прозрачной блузке.
– Нет, отец. Не думаю, что она станет моей женой.
– Но вы танцевали так… – отец запнулся. – Ладно, забудь! Если не хочешь на ней жениться, это хорошо. Очень хорошо.
Он хлопнул в ладоши, встал и, обойдя стол, каменной глыбой навис над Генри.
– А как ты думаешь, кто будет хорошей женой?
– Для меня? – спросил Генри, стараясь казаться спокойным.
– Да, ловелас и праздный прожигатель жизни, – рыкнул отец. Его мимолетное хорошее настроение бесследно испарилось.
Знаменитый гнев Шунмейкера – это то, что Генри в избытке получил в детстве, и гнев этот вспыхивал по любому поводу – от сломанных игрушек до плохих манер. Вильям Шунмейкер шумно уселся в мягкое кожаное кресло рядом с Генри.
– Ты ведь не думаешь, что я праздно интересуюсь твоими предпочтениями?
– Нет, сэр, – ответил Генри, честно посмотрев на отца глазами, обрамленными густыми темными ресницами.
– Тогда ты умнее, чем я думал.
– Спасибо, сэр, – пробормотал Генри, чувствуя, что сейчас ему предстоит услышать нечто очень важное. Хотел бы он, чтобы в такие моменты голос его не становился настолько тихим и слабым…
– Да пойми же ты наконец, черт возьми! Твой разгульный образ жизни погубит и мою репутацию, – Отец вновь поднялся, с силой оттолкнул кресло назад, по паркетному полу и начал нервно ходить вокруг стола. – И кстати, так думаю не только я.
– Отец, прости, но это моя жизнь, а не твоя, – возразил Генри. Он заставил себя говорить спокойным тоном и смотреть собеседнику прямо в глаза. – И не чья-нибудь еще.
