После появления этих статей Б. Двинова и Ксении Деникиной неожиданно выяснилось, что барон Л. Н. Нольде преспокойно продолжает принимать участие в эмигрантской общественной жизни и состоит членом «Постоянного совещания русских православно-национальных деятелей» в Сан-Паоло, в Бразилии. Встревоженное «Постояннее совещание» обратилось с запросом к председателю НТС, В. Байдалакову, как к главе организации, которая первая выдвинула против барона Нольде обвинения в провокации.
В ответ на этот запрос В. Байдалаков в официальном отношении за № 146 от 16 мая 1952 года заявил без всяких оговорок:
«Руководство НТС никогда не обвиняло Л. Н. Нольде в «провокационной деятельности в пользу большевиков», никогда не сомневалось в искренности его антибольшевистской деятельности и осуждало его лишь в нелояльности по отношению к нашей организации. Поэтому все указанные выше обвинения Л. Н. Нольде Б. Двиновым считаем мы лишенными какого-либо основания».
Ответ совершенно необъяснимый, так как все обвинения Л. Н. Нольде Б. Двиновым заключались в ссылке на те обвинения, которые в 1933 г. в газете «За Родину» были «на основании писем, документов и сведений, находящихся в его распоряжении», сделаны Исполнительным Бюро Совета НСНП, то есть самим Байдалаковым и его ближайшими сотрудниками, дополнительно развиты в статье секретаря Исполнительного Бюро Георгиевского и повторены в 1937 г. в той же газете «За Родину», являвшейся официозным органом движения.
Получив ответ Байдалакова, Постоянное совещание сделало логически правильный вывод: «…материалы НТС, которые приводит в своих статьях г-н Б. Двинов, г-н Байдалаков, долголетний глава НТС, считает видимо неосновательными».
Главный обвинитель барона Нольде, Георгиевский, при невыясненных обстоятельствах бесследно исчез во время войны. Узнать, на чем были основаны его обвинения против Нольде, поддержанные в свое время Советом НСНП, при явном теперешнем нежелании руководства Союза сделать об этом какие-либо разъяснения, представляется совершенно невозможным. Сам Нольде с негодованием отверг все подозрения, доказывая, что это он разоблачил Кольберга и что его деятельность имела следствием вовсе не победу, а провал агентов ОГПУ.
К несчастью, единственно, что остается достоверно известным и непоправимым во всем этом темном и страшном деле, это гибель тех, кто «беспрекословно шли один за другим и не возвращались».
Мы ничего не знаем об этих молодых героях, не знаем даже их имен. О том, как они держали себя в советских застенках, что отвечали на допросах, что передумали и перечувствовали в последние мгновения перед смертью, можно делать только предположения. Трудно сказать, принесла ли их жертва какую-либо пользу делу борьбы с большевизмом. Вероятнее всего она была совершенно напрасна и бессмысленна. Но реальность их подвига, как духовного события, не становится от этого меньше, и в последнем, главном счете ведь только это и важно. Пусть свою трагическую смертельную для них роль они сыграли, как марионетки в душемутительной пьесе, поставленной провокаторами и двойными агентами, внутренне это был свободный и творческий акт, свидетельствующий, что в сердцах этих молодых эмигрантов продолжало жить то мистическое нравственное вдохновение, из которого росло все подлинно высокое, что «было в русской жизни и в русской культуре. Перед ними открывалось любое поприще со всеми возможностями успеха и счастья, но они выбрали тот же путь, который выбирали все предшествующие поколения «русских мальчиков» — путь подвига и жертвы, путь отдачи своей жизни за «святой идеал». Правда, определения этого идеала были теперь совсем другие, но оставалось такое же стремление к добру и правде и такая же открытость души, к призыву героизма, как у прежней молодежи, уходившей в народ или в революционное подполье. Изменилось содержание готовых, на веру принятых идей, но тип человека был все тот же и это самое важное.
