В заключение я бы хотела остановиться на терапевтической проблеме и сказать несколько слов вот по какому поводу. Настоящая статья посвящена моей попытке показать, что самые болезненные и давящие переживания тревоги суть следствие влияния интроецированного Супер-Эго на самой ранней стадии развития Эго, а господство этого раннего Супер-Эго закладывает основу для зарождения и развития психоза.
Мой опыт вполне убедительно доказал мне, что благодаря игровой технике, можно анализировать ранние стадии формирования Супер-Эго у самых маленьких детей или чуть более старшего возраста. Анализ таких глубоких слоев психики может существенно снизить сильнейшую, хотя и полностью вытесненную тревогу, и распахнуть, таким образом, двери для процесса развития доброжелательных имаго, чье происхождение относится к оральной стадии сосания. Этот путь облегчает в дальнейшем переход к утверждению генитальности как в сексуальной жизни, так и в формировании Супер-Эго, что позволяет нам открыть захватывающие перспективы в диагностике и лечении психозов у детей.[33]
Переживание ребенком ситуации тревоги ее отражение в художественных произведениях и творческих порывах
1929
Прежде всего, я бы предложила в подробностях рассмотреть психоаналитический материал, представляющий особый интерес, поскольку что на нем основывается опера М. Равеля, чья премьера совсем недавно прошла в Вене. Мой рассказ об этом спектакле почти слово в слово взят из критической статьи Эдуарда Жакоба, вышедшей в «Берлинер Тагеблатт».
Ребенок шести лет сидит за домашней работой, но ничего не делает. Он покусывает кончик ручки и всем своим видом являет последнюю стадию лености, когда скука (l’ennui) уже перерастает в тоску (cafard).[34] «Я не желаю выполнять эти дурацкие задания», — восклицает он мелодичным сопрано: «Я хочу гулять в саду. На самом деле, мне хотелось бы съесть все пирожные, сколько их существует на земном шаре, или таскать кошку за хвост, или повыдергивать перья у попугая! я хотел бы устроить всемирный переполох! а больше всего мне бы хотелось поставить маму в угол!»
Наконец, открывается дверь. Все, что находится на сцене — огромного размера, — с целью подчеркнуть незначительный рост ребенка, потому мы даже не видим мать целиком: только ее юбку, фартук и руку. Рука указывает на стол, и голос на повышенных тонах спрашивает у ребенка, закончил ли тот домашнюю работу. Ребенок ерзает на своем стуле, и, демонстрируя матери явное неповиновение, высовывает язык. Мы слышим только шуршание юбки и следующие слова: «Сегодня ты получишь на ужин только черствый хлеб и чай без сахара!» Ребенка охватывает ярость. Он резко вскакивает, барабанит в дверь, смахивает одной рукой стоящие на столе заварочный чайник и чашки, которые вдребезги разбиваются и разлетаются на тысячи мельчайших осколков. Затем он запрыгивает на подоконник, открывает стоящую в проеме окна клетку и пытается проткнуть своей ручкой уворачивающуюся от него белку. Белка спасается бегством в открытое окно. Ребенок одним прыжком соскакивает с подоконника и тут же ловит кошку. Она орет благим матом, когда он вертит вокруг ее головы пинцетом. Затем он разводит в камине сильный огонь и катит через всю комнату чайник, пиная его ногами и подталкивая руками. Из чайника вырывается облако золы и пара. Ребенок размахивает пинцетом, представляя, что вооружился шпагой, и принимается раздирать им обои, которыми оклеены стены. Потом открывает корпус часов и вырывает медный балансир, выливает на стол содержимое чернильницы. В воздухе разлетаются его тетради и учебники. Ура! Свобода!….
