И тогда ему – в который раз – удалось их обмануть. Выпив лекарства, раздевшись, он заснул, опьянённый победой. Смог вернуться и не утратить. Вечером разбудила мама, кормила, ставила градусник. Нет жара, только слабость, говорил он, на сей раз не лгав ни на йоту.
Он ослаб, но внутри затаил восторг. Смог вернуться. Его оставили одного, в темноте. Чтобы мог купаться в воспоминаниях о движении сквозь черноту. Сне, утраченном, но возвращённом. Но что он увидел утром, по дороге в школу, когда вдруг перехватило дыхание? Что оборвали испуг, дрожь в ногах и резкие звуки трамваев? – он переходил дорогу и убоялся рассеяности, вызываемой снами. Был ли это полёт по невидимым сетям? Его начало? Спирит не мог вспомнить.
Что может быть отвратительней бессильных сомнений?
Спирит опять не уснул всю ночь. Возвратился ли он? Можно ли возвратиться? Прошло пару лет, и этот вопрос стал самым важным в жизни Спирита. Можно ли возвращаться в сны? Можно ли вызывать их по своей воле?
Ведь временами они прекращались вовсе. Наступали недели и месяцы без видений. Спирит скучал. Ждал их. Жажда снов с каждым днем становилась неодолимей. Вдруг Спирит замечал, как невыносимо однообразно, как серо всё вокруг. Однообразные утра. Школа – одно и то же, что нуденье учителей, что болтовня приятелей, правда, последних становилось всё меньше. Однообразные дни. Стены дома. Прогулки по одним и тем же местам, с теми же, кого видел в школе.
Впрочем, чаще теперь он гулял один, не там, где можно было встретить школьных товарищей.
Столкновения с ними на улице становились только помехой. Он убегал от тоски по снам. Они тянули назад. Он стремился уйти дальше, видеть места незнакомые и новые. Они хотели бродить только там, где привыкли. Он убегал от людей, что несли собой неуспокоенность, шум, суету, возбуждавшие тоску с новой силой. Они тащили его туда, где было людно, то в кинотеатры, то – от нечего делать – в какие-то магазины. Он хотел забыться, мечтать о снах, утонуть в плывущих под ногами улицах, раствориться, исчезнуть среди зданий, столбов, фонарей, открывающихся вдруг полос потемневшего неба. Не слышать и не вникать в чужую речь. Они изводили своей болтовней. Гуляя с кем-нибудь, он уже не мог избавиться от неприятной скованности, тянущего чувства в груди. Спутники так мешали ему.
Да разве с ними могло быть интересно? Они говорили опять о школе, о фильмах, повторяли кем-то выдуманную ерунду. Он ощущал себя безнадежно взрослым, хотя был не старше своих друзей. Но в видениях он так много изведал. Прожил множество разных жизней. Стал зрел, умудрён, по странному закону оставаясь мальчишкой. Телесно? Или не только?
