Познание Бога «через тварей» неполно и ограничено: «Бывает ведь, — пишет св. Григорий, — ведение о Боге и относящихся к Нему догматов — созерцание [видение — qewriva], которое мы называем богословием, а также и естественное употребление и движение душевных сил и телесных членов, которые производят отображение разумного [или рационального] образа, но это не совершенное благолепие еже свыше нашего благорождения и не преестественное единение с Пресиятельным Светом, в котором только и бывает надежное богословствование». Естественная философия не есть еще соединение с Богом: она действует в основном посредством исключения, определяя, что не естьБог, и замечая иногда красоту Первопричины, но не ставит нас с Ней лицом к лицу. Это и не является ее целью. «Цель мирской философии, благодаря которой мы исследуем законы природы и движения, аналогии, расположения и количества неделимо–делимых частей материи, — изучение истины, заключенной в существах; тот, кто сознательно выходит за пределы доступной ему истины, — предатель, обманывающий своих слушателей; если же он делает это невольно, он чужд философии и лишен разумения». Таким образом, св. Григорий Палама предоставляет полную свободу независимому философскому и научному исследованию при условии, что его границы четко очерчены, а выводы не претендуют на абсолютную истину. «Не только знать Бога и не только познавать человеку самого себя и свой чин… есть ведение высшее, нежели естествознание и астрономия и всяческое еже о них любомудрие. Но и то, чтобы наш ум знал свою собственную немощь и старался ее излечить — много [и] несравненно лучше [этого]».
Образ и подобие[ [126]]. Но, как мы уже знаем, одновременно с этим внешним естественным знанием человек обладал в раю внутренним «естественным законом», который приводил его к Богу. Создатель дал ему Свой собственный образ, и потому внутри себя человек имел еще одно отображающее Бога зеркало, причем более ясное, чем то, что открывалось ему в созерцании внешнего мира. Этот образ Бога в человеке св. Григорий рассматривает как экзистенциальную и динамичную реальность: нигде в его писаниях мы не найдем места, где учение об образе Божием излагалось бы само по себе, вне связи с Божией благодатью, которая придавала ему всю его полноту в раю, или же, как мы увидим далее, без упоминания о грехе, затемнившем этот образ, и о Христе, восстановившем его первоначальное состояние.
«Бог, некогда создав по образу и подобию Своему праотца нашего Адама, — пишет учитель безмолвия, — не внес в него никакого дурного расположения, но вместе с душею вдохнул в него и благодать Божественного Духа, соблюдающую его в обновлении и заботящуюся о соблюдении в нем подобия [Божия]». Повторяя таким образом святоотеческую мысль о том, что «образ» отличен от «подобия» тем, что первый дается раз и навсегда, тогда как последнее постепенно развивается в человеке[
