Гурдже обследовал пустой ангар в одном из поясных блистеров. Здесь предполагалось разместить модуль Контакта, переоборудуемый сейчас на ВСК, с которым предполагалось рандеву. Этот модуль станет домом для Гурдже, когда он прибудет на Эа. Он видел голограммы интерьера — помещение было достаточно просторным, хотя и не дотягивало до стандартов Икроха.
Он узнавал понемногу и о самой империи, ее истории и политике, философии и религии, ее верованиях и морали, ее смеси подвидов и полов. Империя казалась ему нераспутываемым клубком противоречий: она была одновременно патологически жестокой и мрачно-сентиментальной, пугающе варварской и удивительно сложной, сказочно богатой и бесконечно бедной (но, безусловно, однозначно чарующей).
Как ему и говорили, во всем обескураживающем разнообразии азадианской жизни одно было постоянным: игра азад пронизывала все слои общества, словно единственная неизменная тема, почти заглушённая какофонией шума, и Гурдже начал понимать, что значили слова Уортила: по мнению Контакта, эта игра сплавляет империю в единое целое. Ничто другое, похоже, империю не сплавляло.
Почти ежедневно Гурдже плавал в бассейне. Корпус эффектора был переоборудован под голографический проектор, и корабль поначалу воспроизводил на внутренней поверхности блистера, шириной двадцать пять метров, голубое небо и белые облака. Но это зрелище скоро утомило Гурдже, и он попросил корабль дать тот вид, который окружал бы их при движении по реальному космическому пространству; наведенный эквивалентный вид — так это называл корабль.
Гурдже плавал теперь под нереальной чернотой космоса и жесткими огоньками медленно двигающихся звезд, уходил под слегка подсвеченную поверхность теплой воды, словно нырял под зыбкое перевернутое изображение самого корабля.
Приблизительно на девятнадцатый день он почувствовал, что начинает кое-что понимать в биотехах. Он уже мог вести ограниченную игру против корабля на всех малых досках и на одной из больших, а когда отправлялся спать, то все три часа ему снились люди и собственная жизнь: он возвращался в детство, юность и последующие годы — странная смесь воспоминаний, фантазий и несбывшихся желаний. Он постоянно хотел написать (или записать что-нибудь) для Хамлиса, или Йей, или еще кого-нибудь на Чиарке, кто отправлял ему послания, но время каждый раз казалось неподходящим, а чем больше он откладывал, тем труднее было взяться. Постепенно люди перестали выходить с ним на связь, и Гурдже, хотя и чувствовал себя виноватым, испытал облегчение.
