Старшина громко и горестно вздохнул и продолжил:
– Думаете, по мне колхозы не проехались? Еще как проехались. Ажно жить не хотелось. Но ить надо было? Надо. Поняли мы? Поняли. Пересилили себя. А потом чо надо стало? Да ничо не надо. Пожрать хотелось пожирнее да пожить красивше. Вот и вся правда. Звиняйте, что сумбуром сказал. Не приучены мы речи говорить.
– А в коммунисты все равно решил идти? – негромко и как-то даже смущенно спросил водителя особист.
– Решил, – твердо ответил старшина и погладил усы. А затем погладил свою единственную «отважную» медаль: – Ежели я сейчас в коммунисты не пойду, кто ж, окромя меня, страну-то защитит?
– Да какую страну-то? – выкрикнули из толпы.
– Советскую. Вот войну закончим, и попрошусь я домой вернуться. В сорок четвертый. Мне тут делать неча будет. А там жена осталася с дитятами. Вернусь и буду их по-правильному воспитывать. Чтобы снова такого непотребства с историей не вышло. Еще раз звиняйте.
И старшина, громко топая до блеска начищенными сапогами, пошел на свое место.
Слова его ошеломили батальон. В буквальном смысле ошеломили. Во-первых, этой резкой сермяжной правдой о причинах развала коммунистической идеологии. О зажиревших и зажравшихся к концу ХХ века бонзах из партийной элиты. А во-вторых? На самом деле, а почему бы и не вернуться потом в сорок четвертый? Смогли выдернуть оттуда, значит, смогут и туда вернуть! Будущее будущим, а домой-то хочется. Да и на Берлин поверженный поглядеть охота, и после войны будет, чем заняться…
С партсобрания офицеры расходились более чем задумчивыми.
– Обговорить надо с Автарком этот вопрос, – сказал Крупенников, укладываясь в койку.
– Вот и обговори, – зевнул Харченко, шумно ворочаясь на своем втором этаже. Оптимизма в его голосе отчего-то не было. Похоже, особист что-то знал, но делиться оным знанием не собирался.
– А ты?
– А мое дело маленькое, комбат. Как решили на собрании, так и будет. Ты у нас и царь, и бог, и герой. Свет выключать?
– Выключай, – продолжать разговор Виталию не хотелось. Устал. Впрочем, нет, даже не устал, а откровенно вымотался. Морально, не физически. Тяжелый день. И еще более тяжелая прошлая ночь.
Крупенников натянул на голову обруч мнемопроектора, включил комм и запустил музыку, мысленно заказав среди бардовской песни случайный выбор. Выпал некий Леонид Сергеев. Отлично, будем засыпать под Сергеева… Виталий закрыл глаза и расслабился, дожидаясь начала ментальной передачи.
