— Вот-то глаза вытаращит! — говорила она оживленно, — да постой! и у меня в голове штучка в том же роде вертится; только надо ее обдумать. Ужо, может быть, и расскажу.
— Случается, сударыня, такую бумажку напишешь, что и к делу она совсем не подходит, — смотришь, ан польза! — хвалился, с своей стороны, Могильцев. — Ведь противник-то как в лесу бродит. Читает и думает: «Это недаром! наверное, он куда-нибудь далеко крючок закинул». И начнет паутину кругом себя путать. Путает-путает, да в собственной путанице и застрянет. А мы в это время и еще загадку ему загадаем.
— Бесподобно!
Но бывало, что матушка садилась за стол недовольная. Очевидно, Могильцев на чем-нибудь не согласился с нею, или она, с свойственной ей мнительностью, заподозрела его. Тогда обед проходил молча. Напрасно Могильцев уверял:
— Да будьте без сомнения, доверьтесь мне, сударыня! сами после увидите…
— Я и теперь вижу, — резко возражала матушка, — вижу я, что ты богослов, да не однослов… А ты что фордыбачишь! — придиралась она и ко мне, — что надулся, не ешь! Здесь, голубчик, суфлеев да кремов не полагается. Ешь, что дают, а не то и из-за стола прогоню.
Затем все молчали, и обед живо приходил к концу.
После обеда матушка удалялась в спальню, а Могильцев — в свою комнату, и в доме наступало сонное царство. Агаша продолжала сидеть на низенькой скамеечке у дверей матушкиной комнаты и тоже дремала. Я по-прежнему оставался один и решительно не знал, что с собой делать. «Чем лучше быть: генералом или архиереем?» — мелькало у меня в голове; но вопрос этот уже бесчисленное множество раз разрешался мною то в том, то в другом смысле, а потом и он перестал интересовать. Скука, скука, скука! Во сто раз веселее вон тем сельским мальчишкам, которые играют в бабки среди опустелой площади, не зная, что значит на свете одиночество…
Понятно, с каким нетерпением я отсчитывал интервалы (обед, вечерний чай, ужин), которые отделяли утро от ночи.
Вечер снова посвящался делам. Около вечернего чая являлся повар за приказаниями насчет завтрашнего обеда. Но матушка, зная, что в Заболотье она, в кулинарном отношении, зависит от случайности, неизменно давала один и тот же ответ:
— Что мне приказывать, голубчик! Чем бог пошлет, тем и покормишь! Будем сыты — слава богу!
— Говядинки сегодня не достали, так не угодно ли щи с солониной приказать? Солонина хорошая.
— Ну, щец с солониной свари.
— А на жареное — молодых тетеревей принесли…
— Ну, вот и будет с нас. Щец похлебаем, жарковца поедим. И сытехоньки.
