У Пёрселла накал снижен: весть не божественная, а обманная. Колдуньям поперек горла счастье любящих, вот они и решили навредить. И навредили.
Не зная ни мифа, ни либретто, поймешь ли, о чем это?
Если вы еще отличите траурный марш от марша энтузиастов, то хор ведьм от хора доброй свиты — никогда. А хоры ведьм у Пёрселла чудесны. Но вот что поют эти милые звонкоголосые женщины: «Наша злоба темней, / чем царство теней, / и слишком ужасна / для солнца лучей».
И звучание — светоносно. Музыка даже плохие стихи преображает: «Роща над морем — девственный сад, / а рядом — гор цветной наряд». Уф… Или: «В жёлтом песке — солнечный свет. / Прошёл олень, унёс тающий след». Но когда эти грубые нити вплетаются в ткань музыки Пёрселла, олень сияет и кажется пришедшим из видений пророков (хотя оленей они и не видели), а след его искрится в воздухе еще долго — перед твоим взором.
Дух музыки этой оперы барочный, дух Европы XVII века. И когда звучат хоры, представляются готические соборы. Но, странно, вместе с тем из музыки восстает Карфаген, город, плывущий в жарком воздухе страсти, на берегу слепящей синевы. И некое средоточие античного мифа вдруг обнажается — ты можешь коснуться этой глубины. Как это удается Пёрселлу?
Заключительный хор подобен последней строке Данте, расходящейся концентрическими кругами: «Любовь, что движет солнце и светила». Правда, на самом деле у хора немного другие слова, но смысл тот же. Звезды и солнце над Карфагеном Пёрселла движимы той же силой. И, в общем, обязательно ли знать слова? В Карфагене Пёрселла…
Нота «синь»
Ветер. По цветущему саду пролетают сороки.
На полу у кресла трепетание солнечных теней, как будто под ногами вода. Сквозь садовые ветви высоко звучит нота «синь». Ну вот чем заканчивается житье одинокое в музыкальной избе — новыми нотами. Кажется, вчера я перебрал с дядькой Сергеем. Он приходил в гости, принес бутыль мягкого крепкого хлебного самогона. Играли в шахматы, спорили. О чем?.. О теории относительности. Сейчас никак не могу вспомнить, кто и что отстаивал. В шахматы дядьку трудно обыграть, он участвовал в первенствах, когда был молод. Теперь живет в деревне, держит корову, лошадь. Перед его домом зеленеет кедр, единственный на всю деревню.
Пью крепкий чай. Смотрю в окно, слушаю эту длящуюся тягучую глубинную ноту. Пора заканчивать, возвращаться в город. Так я и не смог здесь ничего написать. Но зато много слушал, смотрел…
Не знаю, отыскал ли то, на что надеялся, отправляясь сюда. Видел ли
