Я узнавал медленное наступление той же тьмы, что поглотила мой дом в Барселоне. Поместье Корреа постепенно погружалось в разъедающий душу траур. Я видел его признаки — и в себе, и в членах семьи Корреа, и в слугах: тихие слезы, отчаянные расспросы, недоверчивые взгляды, бормотание молитв. У меня было такое чувство, словно вернулось прошлое. Четыре года назад я лежал в кровати с открытыми глазами и прислушивался к шепоту в коридоре: вокруг готовились к похоронной службе в честь Серхио. Я ощущал невыразимую печаль, словно крест, навечно выжженный у меня на лбу.
Мелькнувший было луч света исчез, темнота возвращалась, будто и не уходила, будто всегда ждала возможности вновь заявить о себе. Смерть Изабель казалась неизбежной. Сперва Серхио, потом она — две ледяные могилы.
На четвертый день ее лихорадка отступила.
Меня тогда не было рядом, но один из слуг позже передал мне ее первые слова: «Снег идет?» Она сказала это так, будто ничего и не произошло, будто мир не подступил вплотную к бездне и не отпрянул потом.
Андре тут же сообщил мне радостную новость. Я и не заметил, как он вошел: изможденный и осунувшийся после трех бессонных ночей, проведенных на посту. Он положил руки мне на плечи и произнес:
— Изабель будет жить.
Когда он ушел, я перестал мерить шагами комнату и остановился у окна. Солнце только что показалось из-за горного хребта, деревья как будто потягивались после долгой ночи. Белый снег сверкал в фиолетовом рассветном сиянии.
Я подошел к скамье, встал на колени, сцепил пальцы и произнес благодарственную молитву. Затем поднял глаза на фигуру Христа: он смотрел поверх моей головы, погрузившись в свои страдания.
Днем я впервые вошел к больной.
Кровать Изабель стояла посреди комнаты. Голые беленые стены, на маленьком деревянном столике — кувшин воды и пустая чашка. Еще там было два стула: один — рядом с кроватью, другой — в ногах, на нем крепко спал Андре.
Я медленно подошел и встал у постели.
Изабель сидела, обложенная подушками, и смотрела в окно, и, когда я опустился на стул у кровати, повернула ко мне голову, мягко улыбнулась, но ничего не сказала. Она все еще была очень слаба. Бледная кожа до сих пор пылала после жестокой борьбы с лихорадкой, на лбу выступили капельки пота, грудь неровно вздымалась. Я взял ее левую руку и прижал ее ладонь к своей щеке. Потом потянулся и склонил голову ей на грудь. Ее соломенные волосы упали мне на лицо — светлые пряди до сих пор отдавали горечью озера. Она положила руку мне на голову, и я тихо заплакал, уткнувшись в складки жесткого шерстяного одеяла, которым она была укрыта.
