Но однажды случилось чудо. На мой девятый день рождения аббат Педро сделал меня вновь обращенным. Я стал полноправным служителем монастыря — первым и единственным из местных жителей.
Во время одного из монастырских собраний аббат Педро представил меня другим монахам. Я стоял на коленях рядом с теми самыми мальчиками, которым еще накануне подавал ужин, и коричневая шерсть моего нового одеяния казалась мне нежной, как шелк. Ряса была почти новой — прежде она принадлежала монаху, почившему от болезни месяц назад. Но монах прожил среди нас совсем недолго, поэтому одежда его осталась в прекрасном состоянии. Конечно, усопший был значительно старше меня, поэтому ряса была мне велика. Я очень осторожно подвернул рукава, чтобы они не собрались в некрасивые складки, какие я часто видел на одежде других монахов.
После ежедневного прочтения главы из устава святого Бенедикта аббат представил меня моим товарищам.
— Поприветствуем Лукаса, — сказал он, — как поприветствовал бы отец вернувшегося в отчий дом блудного сына.
Мое посвящение в монахи аббат объявил искуплением грехов прошлого и символом духа прощения, которым был славен наш монастырь. Я был благодарен судьбе, позволившей мне занять надлежащее место в божественной вселенной, и был исполнен решимости доказать аббату, что достоин его доверия.
Но, кажется, я отвлекся от главной цели моего повествования.
Моя рукопись призвана стать картой души Франциско, описанием его духовной борьбы, а вовсе не оценкой достижений таких смиренных служителей Господа, как я.
Итак, моя дружба с Франциско началась в капитуле. Думаю, Франциско почувствовал мое прирожденное благородство и оценил мой талант собеседника. Он первым вступил со мной в разговор, и я живо помню его первое замечание:
— Кажется, брат Лукас, твоя ряса тебе немного великовата, — с улыбкой произнес он.
Вскоре длинные нелегкие минуты в капитуле превратились для меня в нечто совершенно противоположное — я с нетерпением ждал каждой возможности поговорить с моим другом… Признаюсь, Франциско был моим единственным другом — если не считать аббата Педро, моего благодетеля.
В первый же год пребывания Франциско в монастыре наши с ним отношения переросли в глубокое взаимное уважение и тесную духовную связь. Единственное, что мешало нашему общению, — это склонность остальных послушников встревать в наши беседы. Иногда радушное поведение Франциско как бы приглашало тех монахов, что не примыкали ни к одной фракции, вступить с ним в разговор.
