— Да, — сказали мы с Серёгой. — Спасибо. Прям на целый день напитались!
— Ну вот и ладно, — сказал Иван Кондратьевич, — счас по морозцу домой прибежите, как раз и позавтракаете.
Он присел к столу, зажёг настольную лампу. Надел очки.
— Та-а-ак… — Макнул вставочку в чернильницу, долго рассматривал перо и снимал с него пылинки. — Так, значит: про-то-кол… — продиктовал он себе по складам.
Нас будто кипятком облили.
— А может, не надо протокол? Иван Кондратич? — заныл Серёга.
— Как это не надо? — удивился старшина, старательно водя вставочкой по листу. — Очень даже надо… Протокол по факту происшествия. Положено. Как фамилии-то?
— Козлов и Баранов, — уныло грянули мы.
— Во как! — удивился старшина. — Это такая вывеска была до революции на одной парикмахерской: «Стрижём, бреем! Козлов и Баранов». И вы, значит, Козлов и Баранов. Не родственники?
— Нет, — отказались мы.
— Однофамильцы, значит?
— Угу.
— Бывает… А по именам, значит, непременно Иван и Василий… Так?
— Угу.
— Понятное дело, — сказал старшина, снимая очки. — Ну что, Козлов и Баранов, благодарю вас за спасение человека. — Он пожал нам руки своей крепкой горячей рукой. — Непременно сообщим в школу о вашем благородном поступке.
— А чего? — озадаченно спросил Серёга уже в дверях. — Мы правда, что ли, благородный поступок совершили?
— Обязательно, — сказал старшина. — Оробей вы или там на других понадейся, так замёрз бы человек. Так что спасли! И никаких тут сомнений быть не может. А по путям всё же не шастайте! — как бы между прочим добавил он. — А то, не ровён час, останутся от вас рожки да ножки! Вот так-то, Козлов и Баранов.
Мы уже далеко от вокзала отошли, когда Серёга опомнился:
— Стой, а как же он в школу сообщит? Он же номера не записал!
— Ты что, воще! — сказал я. — Про кого он сообщит? Про Козлова и Баранова. «Не записал»! Ты что думаешь, Иван Кондратьевич дурачок, что ли? Ты думаешь, он не понял, что ты такой же Козлов, как я Баранов?
— Это ты Козлов! — поправил меня Серёга. — Да-а-а, жаль, конечно… Как ты думаешь, а этого офицера вылечат?
И я вдруг вспомнил, как на снегу лежал этот незнакомый офицер. И какие у него были тяжёлые вещи — наверно, подарки вёз… Его ждут… может, дети, может, мать-старушка… а он…
— Ты чего? Чего… — заволновался Серёга.
— Что «чего»?
— Ну раскис чего, спрашиваю.
— Я не раскис. Мне просто их всех жалко.
— И мне, — вздохнул Серёга. — Ты снегу поешь, слёзы пройдут.
Так я и сделал.
И мы пошли домой.
