Его первая брачная ночь ничем не напоминала эту. Клементина была стыдлива и девственна. Весь вечер ушел на то, чтобы уговорить ее раздеться, а вся ночь — чтобы убедить ее не обращать внимания на писанину женских журналов и доказать, что исполнение супружеского долга может быть приятным.
Тогда ему так и не удалось добиться своего. Она привыкла к мужу только во время медового месяца, привыкла допускать его к себе, может быть, даже испытывать при этом какое-то удовольствие. Со временем она успокаивалась все больше, а в последний год их супружеской жизни осмелела настолько, что временами первой затевала любовную игру.
А затем потянулась цепь вечеров, когда он слишком уставал или был чересчур занят делами, чтобы обращать на нее внимание.
Энтони скользнул в постель. На нем была новая пижама. Никогда он не спал в пижаме, даже в первую брачную ночь, несмотря на смущение Клементины. Но он не собирался дефилировать по квартире голым, когда в смежной комнате спала Кэрол. Она расценила бы это как приглашение, которого он не мог себе позволить.
Он читал абзац за абзацем статью в «Теологическом вестнике» до тех пор, пока не понял, что это бесполезно. Все его мысли были поглощены женщиной в соседней комнате. Он уговаривал себя, что просто отвык от такого соседства и скоро привыкнет к нему, но сам знал: это всего лишь отговорки. Кэрол ни за что не стушевалась бы так же неожиданно, как Клементина. Конечно, эта девушка не собиралась быть ему женой в полном смысле слова, но прежде чем они расстанутся, Кэрол наложит на него такой же неизгладимый след, как и на все, к чему она прикасается.
— Прекрасно. Вы еще не спите. В одной из коробок я нашла кое-что подходящее к случаю.
Он вопросительно поднял глаза и увидел, что в дверях стоит девушка с бутылкой в руках.
— Это не спиртное. Я не пью. Просто моя любимая шипучка.
На ней была шелковая ночная рубашка, прикрывавшая наготу до середины бедер. Рубашка была королевски пурпурного цвета, просторная, удобная и уж никак не короче юбок, которые носила эта особа даже на работе. Но по судороге, сжавшей внутренности Энтони, можно было подумать, что она явилась к нему в прозрачном пеньюаре.
— Обычно я тоже не пью, — сказал он. — Но не потому что это противоречит религии.
— Иисус ведь пил вино, правда? Надеюсь, вы не стремитесь перещеголять своего учителя? — Она босиком прошлепала на кухню и вернулась с двумя стаканами. — Я рада, что вы не ханжа, Энтони. Иначе жизнь со мной довела бы вас до сердцебиения.
