Проповедник смотрел на нее не отрывая глаз. Он раскрыл ей самые темные тайны своей души, тайны, в которых не сознался бы никому. А она все еще тяготела к нему. Пыталась излечить его боль.
Он взял Кэрол за запястье, но не сумел отвести ее руку.
— Я могу причинить вам зло. Так же, как Клементине, — сказал он. — Даже за тот короткий срок, который нам суждено пробыть вместе.
— Попробую рискнуть.
— Почему?
Она пожала плечами.
— А почему бы и нет? Потому что вы признались в том, что вы живой человек? Что вы делали ошибки? Что вы сомневались? Тем больше у меня причин заботиться о вас.
— Не надо обо мне заботиться!
— Боюсь, вы опоздали. — Кэрол убрала руку, но ощущение прикосновения к его щеке не проходило. Очень хотелось облегчить его боль, избавить от ужасных воспоминаний и чувства вины.
Сегодня вечером она сделала все, что могла. Не следовало больше ничего говорить. И прикасаться к нему тоже не следовало, как бы ей этого ни хотелось.
— А теперь пойдемте обедать, — сказала она.
Он глядел вслед девушке, направившейся на кухню. Она исчезла еще до того, как Энтони понял, что идет за ней следом. Идет в ожидании, что к нему вот-вот вернется до боли знакомое чувство поражения. Он снова ничего не сумел. Не смог предостеречь ее и заставить понять, как он грешен.
Но это чувство не приходило.
— Энтони…
И тут он сдался. Против голоса Кэрол он был бессилен.
Из церкви святого Павла доносился утренний колокольный звон. Еще пятнадцать минут — и Кэрол опоздает на работу. Она еле встала после бессонной ночи; судя по взгорбленному одеялу на стоявшем в гостиной диване, Энтони еще и не просыпался.
Наверно, тоже не спал до раннего утра. Их праздничный обед продолжался недолго. Говорила главным образом она, но постепенно оттаивал и Энтони. Понятно, насколько болезненными были его признания, но хотелось верить — или надеяться, — что рассказ о Клементине немного облегчил его душу.
Во всяком случае, ей это помогло. Кэрол перестала причесываться и внимательно рассмотрела свое отражение в зеркале. Она жестоко ошиблась, строя догадки насчет его первой женитьбы. Вдовец отнюдь не искал в ней вторую Клементину, наоборот, обручившись, он вовсе не хотел, чтобы Кэрол была похожа на нее. Он любил жену — если бы было по-другому, его скорбь не была бы столь глубокой, — но вряд ли желал снова жениться на женщине типа Клементины. Ему была нужна жена, способная сопротивляться, умеющая отстаивать свое право быть частью его жизни. Ирония судьбы: стоило супруге взбунтоваться, и она умерла…
