— Это я, — сказала Муха.
— Подставляй-ка, братец, ухо!
— Может, это признание? — прошептал изумленный Базиль.
Адеан вновь засмеялся.
— Нет, нет, это не я. Я даже не видел, кто это сделал. Но я знаю, кого бы я сделал убийцей, если бы написал свою пьесу.
— Кого же? — спросил Базиль, стараясь быть как можно спокойнее.
— Догадайтесь сами, — продолжал тарахтеть Адеан. — Хочу поблагодарить вас за совет посетить медицинскую библиотеку. Я получил такой «допинг», читая про разные болезни, что мне его хватит на двадцать лет. Когда я вернулся домой, у меня болело и ныло все тело, голова, сердце, легкие, желудок и, наверное, даже поджелудочная железа, если бы я только знал, где она находится. Я ужасно много почерпнул у тех авторов, ваших приятелей, которых вы мне назвали. Правда, все это несколько сложновато для меня. Но зато я откопал Виктора Гейзера — это вещь, скажу вам! Чего там только нет о народной медицине Индии и тому подобное. Очень интересно, право,
Адеан продолжал улыбаться своей растянутой, губастой улыбочкой, которая не понравилась Базилю с самого начала.
На сцене декорации первого акта выглядели точно так, как будто к ним с тех пор не прикасались. Уже актеры, игравшие слуг Владимира, собрались за столиком, чтобы начать партию в домино. Адеан резко выделялся из всей группы своими рыжеватыми волосами и горчичного цвета твидовым пиджаком. Рассел, пройдя по сцене, приблизился к кровати в алькове. В этот момент Адеан вскинул голову и медленно, нарочито растягивая слова, проявляя явную злокозненность, с подначкой произнес те же слова, которыми он накануне приветствовал Ингелоу:
— Привет, значит, это вы и есть наш труп?
Рассел резко остановился. Последовала гробовая тишина. Затем Мильхау сурово крикнул:
— Адеан, прекрати! Это совсем не смешно! Рассел, войдите в альков и закройте за собой дверь. Мы и так уже опаздываем на десять минут…
Его суровость дядьки-сержанта тут же восстановила порядок. Но никак нельзя было отделаться от какого-то странного чувства, которое у всех вызвал этот неприятный инцидент. Рассел вошел в альков. Двустворчатая дверь медленно закрылась, скрыв его долговязую фигуру от взоров присутствовавших в зале и на сцене.
— Итак, все готовы? — громко спросил Мильхау. — Начали.
Свет в партере потускнел, но сцена по-прежнему осталась ярко освещенной. Один из слуг стукнул костяшкой домино. «Четыре-четыре!»
— Четыре-шесть! — выкрикнул Адеан.
Репетиция началась. Через несколько мгновений до Базиля дошла вся поразительная сила теории «вечного повторения», о которой ему толковал Хатчинс. Простому, несведущему в театре человеку казалась немного жуткой, даже пугающей манера, с которой актеры повторяли каждое слово, каждую интонацию, каждый жест точно так, то делали в тот вечер, как будто они уже больше не были людьми на сцене, а лишь механическими игрушкам которые делают и говорят все время одно и то же, сто только завести пружину.
