Васька не моргнул глазом и спичка у него не погасла.
Я после участливо допрашивал его: ,,больно досталось"?
- Какое больно, мазнул только! - обнадежил он меня.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ.
В Николаеве начали, постепенно, съезжаться учителя будущих гимназий.
Приехал также директор мужской гимназии Парунов, человек не старый, с обрюзгшим, круглым лицом, без усов, но с бакенбардами.
Он сделал маме визит, пожелал видеть меня и посоветовал маме "сдать" меня ,,в рекруты" при самом открытии гимназии. Это он шутил так в моем присутствии, но и его шутки, и сам он, с растопыренными толстыми волосатыми пальцами на руках, мне совсем не понравились.
На этом знакомство с ним у мамы и окончилось.
Он не был женат, а при нем жила какая-то дальняя родственница.
Из наехавших учителей Григорий Яковлевич особенно рекомендовал маме учителя естественных наук Бобровского. Мама пригласила его давать нам уроки, и он преподавал нам естествоведение.
Помню один урок, на котором шла речь о строении млекопитающих и самого человека.
Он демонстрировал это на только что зарезанном поросенке, которого доставили из кухни, на большом блюде, в сыром виде.
Он "вскрыл" его и показывал нам сердце, легкие, мозг и объяснял расположение и функции желудка, печени, селезенки и кишок.
Все домашние сошлись глядеть на эту "умственность".
Мне она не пришлась по вкусу.
Я не мог никогда видеть крови без ощущения тошноты; притом же розовый, оголенный от шерсти поросенок очень походил на крошечного ребенка.
В другие разы наш естествовед показывал нам некоторые физические и химические опыты; между прочими, опыт горения кусочка угля в кислороде. Это было куда интереснее.
Относительно математики я всегда сам считал себя очень отсталым. Она была мне всегда нестерпимо скучна, пока впоследствии дело не дошло до геометрии и тригонометрии, которые давались гораздо легче. Но алгебра... мне до сих пор противно о ней вспоминать.
Может быть это объясняется отчасти тем, что с учителями математики мне с самого начала и до конца не повезло.
Для гимназии был намечен приехавший из Одессы маленький, худой человечек, по фамилии Гертнер. Говорили, что он "чахоточный" и что потому из под кочковатой растительности на его лице так резко выступают его красные щеки.
Из всех учителей, прибывших в Николаев, он один не сделал маме визита.
Это объяснялось тем (мама так объясняла), что он считался женихом вдовствующей госпожи Тремер, которая имела в Николаеве женский пансион, известный, почему-то, под названием "пансион madame Mimi".
