— Ну, такие разговоры нам, ни к чему, — сказал Рик.
V
Дверь ресторана открылась, и вошли два новых посетителя — мужчина и женщина. Как раз в эту минуту Ланни повернулся лицом к двери, и, когда женщина проходила между столиками, ему удалось ее разглядеть. Это была хрупкая особа, с седыми волосами и тонкими аскетическими чертами лица. Ему сразу показалось, что он где-то ее уже видел. Но он тщетно старался вспомнить, где.
Новые пришельцы как раз поравнялись с Ланни, когда спутник женщины заметил оратора, сидевшего за столом. Он остановился, обернулся к нему, поднял стиснутую в кулак руку и с яростью крикнул: — Eh via, puh! Furfante! Traditore dei lavoratori![6]
Тотчас же вся комната наполнилась шумом и гамом. Человек, к которому относились эти оскорбления, вскочил на ноги — то ли затем, чтобы драться, то ли затем, чтобы бежать, — это осталось неизвестным, так как тотчас же, удерживая его, вскочили и остальные. Он начал осыпать проклятиями пришельца, а тот, с своей стороны, что-то кричал. Женщина в тревоге схватила своего спутника за руку и начала его уговаривать: — Не надо, товарищ. Успокойтесь. Не стоит!
— Я не стану есть под одним кровом с этой дрянью! — горячился тот.
— Su! Via![7] — крикнула женщина. — Пойдем! — Нарушитель спокойствия позволил себя увести.
Возбуждение не сразу улеглось. Обедающие с жаром обсуждали, что и кем было сказано. Человек с маленькими черными усиками чувствовал себя героем; он размахивал кулаками и с воодушевлением говорил о том, что он сделал бы с этим мерзавцем, если бы его не удержали. Он вошел в раж, он бросал вызов — всем врагам Италии: пусть стекаются со всех концов мира, он один со всеми разделается. В характере итальянцев — разглагольствовать о том, что они сделают, если, а в характере англичан — смотреть на них с холодным удивлением, как бы говоря: «Что за неприятное насекомое!» И то и другое равно забавляло наблюдавшего все это Ланни.
Он объяснил Рику, что это политическая ссора; вновь пришедший назвал оратора изменником и предателем рабочего класса. По всей вероятности, черноусый оратор раньше принадлежал к крайней левой, но во время войны стал националистом.
— Я старался припомнить, где я видел эту женщину, — сказал Ланни, — и припомнил. Я, кажется, говорил тебе, что у меня есть дядя — красный; как-то раз — я тогда был подростком — он взял меня с собой посмотреть трущобы. Мы навестили его приятельницу, жившую тогда в Каннах. Это и есть та женщина. Зовут ее Барбара, фамилию забыл. Отец мой рассердился, расшумелся, и мне пришлось пообещать ему, что я забуду о самом существовании дяди Джесса.
