В Иудее же и сопределах события происходили по типу высказывания Хораса Манна: «Гений может положить начало; довершить дело должен терпеливый труд». Собственно, дело вступило в другую фазу, и в долгом процессе пропаганды Христа и христианства поучаствовали наиболее способные ученики, брат и даже мать Мария, потрудившаяся (по апокрифам) в церковной общине. Продвигалось дело многотрудно: в распрях и взаимных обвинениях, в искажении учения Христа, с элементами махрового субъективизма. И лжехристов в те поры объявилось немало, о чем и предупреждал Иисус.
Для полноты портрета Христа приведем дополнительный реалистичный штрих от С. Марешаля. Марешаль, непримиримый антихрист, реалистичен до предвзятости в характеристиках Иисуса. Он критически подчеркнул панические страхи Иисуса в ночь ареста, мольбы к Богу о спасении: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия» [Мф, 26: 39]. Далее Марешаль считает, что Иисус на первых допросах повел себя заносчиво, вызывающе (и так действительно выглядят его ответы), а в сцене ареста даже припугнул (и это заметно) гонителей, заявив во всеуслышание Петру: «Или ты думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов ангелов?» [Мф, 26: 53, также Мф, 26: 64]. По дороге на казнь Иисус, по мнению Марешаля, пытался разжалобить народ, женщин: «Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших» [Лк, 23: 28], и до последнего момента надеялся, что народ его поддержит и казнь отменят. Короче, Марешалем обрисован рядовой проповедник, зарвавшийся, а затем испуганный слишком сильным карательным интересом к нему синедриона, слишком сильной мерой пресечения его критики. Что ж, версия также «внутренне не противоречивая», но слишком прост подход к оценке событий и Христа. Первое возражение: Иисус был предупрежден об опасностях, знал за собой слежку и вполне мог скрыться, уйти в Галилею даже ночью перед арестом. И второе возражение, основное: Иисус был проповедником неординарным, он был яркой исторической личностью, вспыхнувшей на короткий момент (вспомним «суперстар»); в противном случае он не инициировал бы такого информационного взрыва, который гремит через века.
И наконец, в процессе работы, вольно или невольно подгоняя новозаветные сведения под свою фабулу, с интересом замечаешь, что то же самое неплохо проделали евангелисты с фактическими событиями или, по крайней мере, с устными вариантами евангелий. Очень заметна, к примеру, национальная ориентация евангелий: от Матфея несомненно адресовано обращенным евреям, а от Луки — язычникам. Конечно же, все воспоминания достоверные и «достоверные» были постепенно выстроены, подчинены основной идее, догме христианства: Иисус пострадал, воскрес и вознесся. В Первом послании к Коринфянам Павел исчерпывающе и кратко говорит: «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (15: 14). Добавить нечего, гибель и «воскресение» Иисуса явились и были использованы как мощный импульс к жизни, как «путевка в жизнь» уже почти сформированного в то время христианства. Правда, повлиять на его облик Иисус уже не мог, и новая мировая религия, постепенно порвав с иудаизмом, ушла в такие дебри, что Иисус, будь он жив, в каждом последующем столетии открещивался бы от нее с облегчением. Вполне имел право Иисус высказаться по-маяковски: «Все вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош».
