Заболели ноги. Сарджент прилег на траву, вытянулся, смежил веки.
Тихо прокричала птица, солнце нагрело рубаху, где-то ударил колокол, звук прорезал разморенную, прокаленную солнцем тишину и, запутавшись в густых кронах, приглох. И снова тишина. И вдруг… всплеск, будто ворохнулась в водах многосотфунтовая рыбина.
Сарджент открыл глаза. Кэлвина на барже не было.
Брюс вскочил. От кормы баржи его отделяло не более десятка ярдов. Он бросился в воду и скорее почувствовал, чем увидел, темную тень на высвеченном лучами песчаном дне: Кэлвин под водой вцепился в проржавевший гребной вал, волосы у него на голове в потоках воды встали дыбом, изо рта выпрыгивали пузыри.
Сарджент вынырнул на поверхность, сделал глубокий вдох и ушел под воду. Он оторвал Кэлвина от вала без труда, выволок на берег и, положив на траву, надавал по щекам, удивляясь, откуда берутся силы. Брюс вошел в раж — пощечины так и сыпались, когда безумец разжал губы:
— Бросьте вы… больно!
Сарджент сразу пришел в себя, отпихнул Кэлвина и наконец-то перевел дыхание.
— Вы кто? — Кэлвин смотрел в небо.
Сарджент вертелся: никак не удавалось сесть так, чтобы солнце согревало его целиком; затарахтел мотор катера, и вопрос Кэлвина потонул в захлебывающихся звуках.
— Не валяйте дурака. — Брюс с опаской посмотрел на увесистый камень всего в десятке дюймов от пальцев безумца; ему показалось, что Кэлвин незаметно придвигает руку к камню, и Сарджент крепче сжал рукоятку револьвера, чтобы в случае чего защищаться: неужто понадобится треснуть Кэлвина по затылку? Если не рассчитать, случится беда, и тогда Сарджент окажется в скверном положении: контракт с Бейкером наверняка не всплывет, и получится, что Брюс убил или покалечил ни в чем не повинного человека, больного и несчастного. Сарджент отшвырнул револьвер и отодвинулся.
— А вы ничего, — улыбнувшись, сказал Кэлвин, — другие тряслись в страхе… от моих штучек…
— С чего вам надоело жить?
— Кто вам сказал? — Гордон приподнялся на локтях. — Бейкер? Он думает, я сошел с ума. Смехота! Вы на него посмотрите: сам настоящий психопат. Он всего на свете боится — пауков, поноса, летучих мышей, лягушек, женщин, а больше всего, что прикарманят его денежки.
Сарджент согрелся, успокоился, он слушал Кэлвина и не находил ничего необычного в том, что тот говорит, но знал: часто душевнобольные — приятные собеседники и… все же они поражены тяжким недугом, и поведение их непредсказуемо.
— Глупо торопиться, — пробормотал Сарджент.
