— Нет! Он туда не поедет!
И, гордо откинув голову, прошла в особняк.
По дороге майорат с Брохвичем почти не разговаривали. Что-то пролегло между ними. Уже в Глембовичах Брохвич сказал:
— Завтра я уезжаю.
— Значит, мы оба думали о Люции? — спросил Михоровский.
— Я — нет. Теперь я знаю. Она любит другого… и я знаю, кого.
Но Вальдемар не стал поддерживать эту тему.
Волынские дубы, поднебесные гиганты, встряхивают могучими головами. Их зеленые гривы гордо возвышаются среди моря осенних красок, и ничто не в состоянии превзойти великанов.
Волынские дубы всегда тянулись к солнцу во всю силу тугих мускулов. Простирали ручищи меж кронами других деревьев, оставляли их внизу, вздымаясь все выше и выше, покоряя слабейших.
Волынские дубы, патриархи чащобы, суверены ее, опекуны… Они веками притягивали к себе молнии, защищая деревья пониже, они сопротивлялись разбойничьим налетам ураганов, давали густую тень, играя главную партию в лесном оркестре. Они первыми замечали издали возвращавшегося хозяина, первыми склоняли головы, приветствуя поклонами, как положено верным вассалам, майората Михоровского.
И их примеру следовал лес, златоглавый, стройны Целый океан пестрой листвы, шумящая бездна…
Майорат въехал в чащобу и остановился, удивленный поглощенный открывшимся зрелищем. Он показался самому себе крохотным, как песчинка, как атом.
Всадник застыл посреди бора, пораженный его мощью, сам став частицей жизни леса.
А лес играл яркими красками золотисто-радужную мелодию на радость взору.
Столько чудес сразу, столько богатства, столь живой силы… Бездна чудес!
На фоне зеленых сосен расцвел гигантский огней дракон, алые языки листьев пылают в солнечных лучах золотое пламя, рыжее, радужный дым! Это березы осенних пышных платьях предстают глазу завораживающей картиной лесного пожара. Буки и грабы окутаны: золотыми покрывалами, достигающими земли, золотая лавина листьев водопадами струится с кленов, бледно-золотистая у макушек, превращается чуть пониже серебряную пену — словно поток течет с гор, дробясь скалах…
Стрельчатые каскады алого и золотистого рисуют на фоне дубов картину величественной вечерней зари, павшие на мох листья искрятся одинокими звездочками>. Султаны пурпурных перьев, усеянные самоцветами ленты, бесценные газовые вуали, тканные золотом турецкие ковры — все это бор, великолепная чащоба, вышитая бисером, препоясанная драгоценными поясами. Вот плакучая ива пылает розовым осенним румянцем, светлая, как заря, тихо лепечет под легким ветерком.
