— Хочешь объясниться с Люцией?!
Брохвич удивленно взглянул на него:
— Ты знаешь?!
— Догадывался. Оба помолчали.
— Объясниться? — повторил Брохвич. — Не знаю. Ничего не знаю…
— Ты никогда не говорил с ней о своих чувствах?
— Никогда.
— Но она знает не хуже меня.
— И?..
— Мне она не доверялась. Трудно отгадать, что она думает…
Брохвич провел ладонью по своим густым светлым, волосам:
— Вальди, ты догадывался, но не мог знать, как я ее люблю. Это возникло словно бы ниоткуда… Девочка превратилась в благоуханный цветок — но что, если он цветет не для меня? Она любит… наверняка любит; только, сдается, не меня…
Майорат пытливо взглянул другу в глаза:
— А кого, ты не догадываешься?
— Кого-то, кто остался в Ницце. Она бежала от него…
— Но кто же это?
— Не знаю. Она стала скрытной. Ты поедешь со мной, Вальди?
— Да… Кто знает, вдруг мы оба ошибаемся?
— Не понимаю.
— Ты ошибаешься, думая, что есть кто-то другой. Мне кажется, что это ты…
— Я?!
— Но я тоже могу ошибаться, и нет никого. Люция и в самом деле скрытна…
Брохвич печально взглянул на маойрата:
— Лучше бы она не любила никого… Что, если нынешнее ее состояние лишь апатия, разочарование в жизни?
— Нет. Люцию угнетает что-то конкретное, — сказал Михоровский очень серьезно.
Не доехав до Слодковцов, Брохвич с Вальдемаром встретили Люцию, которая ехала в белом фаэтончике, запряженном белоснежным конем. Девушка в белом платье придавала чарующее ощущение завершенности окружающему пейзажу. Сдвинутая на затылок шляпка, распущенные волосы и белая вуаль делали Люцию совсем иной — красота и юность, в другие дни словно бы пригашенные серьезностью, сейчас расцвели.
Когда экипаж майората поравнялся с фаэтоном, Люция придержала коня.
Михоровский заметил, что при виде Брохвича ее лицо помрачнело, но это тут же прошло.
Все трое вышли из экипажей. После приветствий и обмена малозначащими фразами Вальдемар сказал:
— Люция, передаю Юрека в твои руки. Мне нужно съездить к лесничему. А графа оставляю на твоем попечении. Будь к нему милостива.
— Поедем к лесничему вместе, — нервно предложила Люция..
— Боюсь, не получится. У меня к нему весьма деликатное дело, и чужие были бы… лишними…
Девушка пытливо взглянула в лицо Михоровскому. Губы ее вздрагивали, глаза сверкали гневом. Подавая руку Вальдемару, она сказала на прощанье:
— Хорошо. Буду к нему милостива… как ты хочешь.
Поезжай.
В ее голосе явственно звучала злость. Вальдемару показалось, что он держит в руке не ладонь девушки, а кусок дерева.
