«Беспорядки» не могли продолжаться долго. Но боль ноябрьского раскола 1918 года была непритворной: её не могли уменьшить тёмные заговоры и агитация большевиков, чьи сторонники сгруппировались в так называемую спартаковскую лигу, представлявшую, впрочем, ничтожную часть движения. Но тем не менее повстанцы-социалисты, большая часть которых рекрутировалась из пролетариата, интеллигенции среднего класса и унтер-офицеров (13), не извлекли никакой выгоды из той воодушевляющей передышки от юнкерской барщины. Так же как и его собрат в совете Санкт-Петербурга в 1905 году, простой человек германской Raterepublik (Советской республики) в 1918 году покорно просил благодетельного управления сверху.
Мятежный дух не мог длиться долго, потому что рабочий контроль уступал руководящей роли солдат и сводился к нулю, а те, у кого были ключи от финансовых сетей, очевидно, уклонились от участия в этом судорожном деревенском балагане, разыгравшемся к тому же под весьма неприветливым нёбом. Прежде чем тучи успели сгуститься до такой степени, чтобы разразилась нешуточная гроза, на Вильгельмштрассе было совершено двойное предательство: аристократия в лице армии и чиновничества согласилась выбросить за борт кайзера, если социалисты — во имя сохранения «порядка» — тотчас же испепелят «революцию», то есть совершат предательство, пролив кровь своих же братьев.
Немецкая революция столкнулась с невежественным народом и чиновничеством, являвшим образчик бюрократического мещанства. Народ с пеной у рта ратовал за социализм, но не имел ни малейшего понятия о том, каким должен быть этот социализм. Люди знали своих угнетателей; люди отчётливо знали, чего они не хотели, но не имели отчётливого представления о том, чего они, наоборот, хотели. Социал-демократические и профсоюзные лидеры были повязаны кровью и дружбой с монархией и капиталистическим классом, имея с ними общие грехи. Они были удовлетворены буржуазным уровнем своей жизни; они не верили в доктрины, которые провозглашали, они не верили людям, которые полагались на них... Они ненавидели революцию. Эберт нашёл в себе мужество заявить об этом прямо (14).
9 ноября, хотя растерянный кайзер ещё противился расставанию с троном, канцлер Макс Баденский уже опубликовал, можно сказать, лживое сообщение об отречении Вильгельма. Император какое-то время колебался, потом пришёл в ярость, сёл в поезд и уехал в Голландию, откуда только спустя три недели прислал по почте официальное отречение от престола и исчез из дальнейших исторических хроник. Сразу же после отъезда кайзера, утомившись начинающейся новой интригой, принц Макс умыл руки, назначив — противозаконно, ибо это была прерогатива ещё не отрёкшегося императора — социалиста Фрица Эберта рейхсканцлером, и бежал в своё имение на берегу Констанцского озёра, канув, подобно кайзеру, в Лёту политического небытия.
