В два часа слышно было, как в Белове прогудел кирпичный завод.
— Знаете что, — сказал Егор Павлович, поймав несколько вопрошающих взглядов, — я понятия не имею, что у вас такое сегодня: Иван Купала или Илья Пророк? Но, в общем, я думаю, женщинам можно будет отправиться домой. А девушки задержатся, подгребут за подборщиком. По-моему, дело у нас уже в шляпе. Как вы думаете? Зимой коровы нам скажут спасибо.
— Душа-мужик! Провалиться на месте! Не догадались пирожка-то ему… Может, не евши… — переговаривались покосницы, почти бегом направляясь с луга.
Маня с Валюшкой шли домой последними. Валюшка по-прежнему хмурилась и молчала.
— Погоди, Валь, я цветков нарву: все же у матери праздник.
Вместе поднялись на бугорчик, где качались нескошенные ромашки и отбившиеся от ближних хлебов васильки и куколь.
— Вон колоколец в кустах сорви. Да не там, вон тот, крупненький… Что ты нынче как мешком ушибленная… — Маня даже засмеялась.
— Зря ты смешки строишь, — угрюмо сказала Валюшка. — Давай на минутку в лозинки сядем, я тебе дело одно скажу… Только дай честное слово, что дружбу не нарушишь!
— Да ты чего это? — спросила Маня растерянно. Валюшка помолчала, собираясь с духом. Потом сказала:
— Ты Володьку нашего не жди, не вернется он… Письмо вчера получили: нашел себе там в Севастополе… какую-то. Расписался.
У Мани дрогнули ресницы. Как можно равнодушнее, не глядя на подругу, уронила:
— Больно он нужен, ждать его!
— Ты на меня-то хоть не обижайся, Манявочка, — жалобно попросила Валюшка. — Хоть он мне и брат родной, но прямо скажу: змей!
— Да пускай себе женится на здоровье, — стараясь унять дрожь в губах, прошептала Маня. — Я про него и думать-то забыла…
С минуту сидели молча, теребили пальцами сухую траву.
— В клуб-то уж сегодня не пойдем? — нерешительно спросила Валюшка. — А то Егор Павлович приглашал, сказал, танцевать будем…
— Да отвяжись ты! — вдруг со слезами сказала Маня.
— Вот… А говорила, не обидишься… Эх ты, подружка!
И обе заплакали: Маня от обиды, Валюшка от жалости. Домой шли молча, утомленные длинным жарким днем и пролитыми слезами. Подходя к дому, Маня вспомнила, что забыла в кустах, где сидели с Валюшкой, нарванные цветы, и слезы вновь одолели, задушили ее.
Сидя с матерью за ужином, Маня то и дело откладывала ложку и смотрела в окно, сжимая губы.
— Ты чего это плохо ешь? — полюбопытствовала тетка Агаша. — По-городскому, что ль, фигуру соблюдаешь? Гляди, дособлюдаешься! Нос-то стал как шило.
