Негромко звучала музыка. Смётана. «Хэйкон Ярл», симфоническая поэма. По какой-то причине, ведомой одному Фроствингу, музыкальные познания Григория оставались практически нетронутыми. Почему — это Григория не интересовало. Он просто радовался тому, что это так.
Николау оставил радио включенным на всю ночь — он любил засыпать под музыку. Перед тем как выйти из номера, он решил было выключить приемник, но потом передумал — ему показалось нестерпимой мысль о том, чтобы хотя бы секунду-другую пробыть в номере без музыки, которая была столь близка его сердцу.
А уже через две минуты он выходил из вестибюля гостиницы. Швейцар распахнул перед ним двери и приподнял фуражку. Григорий кивнул швейцару и тут же выбросил его из головы. Ему не терпелось затеряться в утренней толпе пешеходов и представить, что он всего-навсего один из них.
Их жизни были так коротки, так поспешны, так суетливы… Григорий засунул руки в карманы плаща и принялся на ходу разглядывать встречных и тех, что шли в одну сторону с ним. Да, эти люди спешили жить, они порой не достигали того, к чему стремились, и все же им можно было позавидовать. Большинство из них были хозяевами собственной жизни, собственного времени. Да, пускай порой они принимали неверные решения, но главное было в том, что они обладали пусть ничтожной, но все же хоть какой-то возможностью выбора.
У Николау выбора не было. Он не мог умереть. Он мог нанести себе какие угодно раны, но они всегда заживали.
Как-то раз, более трехсот лет тому назад, он предпринял попытку самоубийства. Он помнил об этом, хотя вспомнить, из-за чего решился на этот отчаянный поступок, помимо самой очевидной причины, не мог. И эти воспоминания были у него отобраны. Самоубийство Григорию, естественно, не удалось, а пережитая после неудачной попытки агония заставила его больше никогда не предпринимать ничего подобного.
Но еще страшнее пережитой боли были непрерывные издевательства и насмешки грифона, который не покидал Григория все время, пока тот выздоравливал. Крылатый демон не отпускал его ни на минуту. В некотором роде Григорий потому так старался поскорее поправиться, чтобы побыстрее избавиться от своего мучителя. Но никакой благодарности к грифону из-за этого он не испытывал. Если Фроствинг и желал ему скорейшего выздоровления, то только для того, чтобы получить возможность терзать его и впредь.
Григорий шагал по улице, и волнение его немного улеглось. Избавиться от волнения и тревоги насовсем он не смог бы никогда, но многовековой опыт подсказывал, что их можно снизить до более или менее приемлемого уровня. Долгая жизнь научила Григория одной очень важной мудрости: нет никакого смысла в том, чтобы сходить с ума после очередного визита грифона. Это и в прошлом никогда не приносило плодов, не принесет и сейчас.
