Запах масляной краски, узкая, с лампочкой на голом шнуре, комната без окон. Немыслимо грязная газовая плита, какие-то полки с кастрюлями и посудой, штабеля пустых бутылок на полу.
— Не задерживайся на кухне. Для ужина слишком поздно. Прошу… Карлос распахнул дверь.
— Что это?! — Аня застыла на пороге.
— Никогда не была в мастерских? Ну, ты даешь! Весь столичный андерграунд прорастал в подвалах и на чердаках.
— Похоже на корабль!
— На королевскую яхту. Прежний владелец апартаментов — он давно уже в Америке — сделал все эти балки, перекрытия, деревянную обшивку и даже печку — притащил изразцы из старого дома, предназначенного на снос. В заброшенных домах подобрана так же меблировка, детали интерьера и вон тот витраж.
— От двери старой парикмахерской! Какие чудесные головки! Особенно привлекателен господин с бакенбардами.
— Здесь, конечно, здорово работать. Смотри — спящие дома внизу, эти дворы, крыши… Можно часами разглядывать. — Обняв Аню за плечи, Карлос подвел её к большому — от пола до потолка — окну.
— Хочется рисовать все это… Ага! Я права, — оглядевшись, Аня заметила среди стоящих вдоль стены картин на подрамниках синее полотно. Квадратный дворик, вымощенный булыжником, виден сверху, замкнутый в кольцо безглазых, темнооконных домов. Лишь в одном из них горит свет, притягивая взгляд. Но ничего, кроме света в окне нет — пустой желтый квадрат.
— Ерунда! — Карлос повернул раму к стене. — Я иногда балуюсь красками, но никогда не сделаю ничего стоящего. Как в музыке или танце. Человек с множеством мелкокалиберных дарований.
— Но ведь это просто здорово! — Обойдя мольберт, Аня остановилась перед большим, почти завершенным полотном.
— Похоже на портрет Иды Рубинштейн, сделанный Серовым.
— Просто потому что сидящий мужчина изображен с голой спиной и явно танцовщик. Хоть и без перстней на ногах. — Усмехнулся Карлос, легонько отталкивая Аню от картины.
— Автопортрет?
— Что? — Карлос засмеялся. — Вилли рисовал Нижинского в роли Фавна. Я только позировал. Вилли — хороший художник. У него много заказчиков, особенно в Европе. Этот Нижинский — для частной галереи в Париже. Вилли Гордон — не слышала?
— Англичанин?
— Российский еврей с прибалтийскими кровями.
— Мастерская его?
— Не совсем… Садись-ка вот сюда. Я сейчас вернусь…
Аня послушно опустилась в очень низкое, покрытое цветным полосатым ковриком кресло.
Чужая комната, высокий, скошенный потолок с темными деревянными балками, на балках — обломки скульптур, старая медная посуда, велосипедные колеса, обвешанные радужно переливающейся металлической стружкой, граммофон с раструбом, чудесная печка в потрескавшихся изразцах, изображавших наивно-лубочные пейзажи. Горка колотых чурок на жестяном фартуке перед распахнутой дверцей и огромный, толстый, когда-то очень шикарный, а ныне нещадно вытоптанный и вылинявший ковер. Зазвучала музыка — что-то электронно-космическое.
