— Не спи на солнце, Помидорина, — ткнула меня пяткой в бедро, расположившаяся рядом Лера. — А хорошо, что Дашка не поехала — ходила бы за нами хвостом и ныла, что все вокруг отвратные и скучные. Правда, теперь, думаю, у нее другие настроения.
— Моя «проповедь» подействовала!? Что ж ты молчала?
— Подействовал, думаю, Павел.
— Апостол!?
— Не дуйся, проповедница. После твоего письма Дашка со мной в самом деле разнежничалась и даже с парнем своим познакомила. Пашей зовут. Павел Никонорович — он важный и умный. Что-то возглавляет. Они в его доме на Оке будут отдыхать: — там катер, баня и всякие прибамбасы молодого преуспевающего карьериста. Только бы с детьми не торопились.
— Пусть торопятся. Я нянчить буду. С личной жизнью — завязано. И ведь как хорошо! — я блаженно потянулась. — Лучше и не надо!
— Ой, только не рассказывай мне, что ты Блинова совсем бросила. Ты из гордости дала ему понять, что в такие игры не играешь. А сама чахнешь.
— Я расцветаю…
— Может и расцветаешь, но наблюдательность и бдительность у тебя явно увяли. — Лерка машинально листала журналы, не выпуская из поля зрения окружающее. Черные очки позволяли осуществить этот маневр ненавязчивого наблюдения. — А ну глянь туда, вон правее, на верхнем мостике! Да осторожно, Алька! Не спугни ее, лапушка размечталась.
Я покосилась в указанном направлении и обомлела — у белых перил палубной надстройки стояла Ассоль, спешащая на встречу с Греем! Нет, она парила в воздухе, в ореоле туманно-белого, легкого, трепетного, в золотистом нимбе русалочьих волос, струящихся по ветру. Лицо обращено к обагренному закатом небу, ресницы опущены и выражение такое, словно девушка беседует со своим Ангелом. Голос Баскова, вырывающийся из репродукторов в бурном порыве «Amore Cosi Grande…» превращала картинку в законченное произведение идиллического реализма.
— Ишь, какой цветок мы спасли от поругания! Не удивлюсь, если малышка повторит карьеру Клавы Шиффер. Хотя, куда ей! Подмосковная Катюша слишком наивна. — Лерка явно завидовала.
— Наивна, прекрасна и вдохновенна! — заверила я.
— Где мои восемнадцать? Где круизы и шмотки от кутюр? Это ты Дашке про нашу молодость правильно написала. Помнишь коллекцию пред-а-порте маминого самострока из матрацного тика и вареной марлевки с перешитыми лейблами? Вершина восторга!
— А югославский батник и ГДРовские джинсы, которые мы носили с тобой по очереди? Какой же сногсшибательно-модной я себя чувствовала! И ведь оглядывались!
