За двадцать лет многое изменилось. По обеим сторонам длинной прямой Сосновой улицы появились домики, которые, казалось, выросли прямо из плодородной земли. Ряд выкрашенных яркой краской гаражей, похожих на брустверы, разноцветные номера домов и белые двери. Несмотря на запрет сжигать валежник, дымок то тут, то там шел от влажных кучек оставшегося после зимы мусора, колечками уплывая в светлое небо, а в палисадниках топтались размытые фигуры. У него щипало в носу от этого запаха радости и надежды, запаха весны, победившей зимнюю смерть, который сейчас вызывал лишь беспокойство.
Проехав еще пару сотен метров, он повернул направо, к лесу. Старый съезд, раньше представлявший собой тропинку, теперь стал широкой заасфальтированной дорогой. Оставались лишь пятьдесят метров по холмистому заросшему пустырю — и он уже у виллы, которая стояла на своем прежнем месте, спрятанная, на отшибе, хотя лес с двух сторон поредел и застройщики уже подобрались довольно близко. Позади возвышалась Сосновая гора — крутой поросший лесом холм, куда жители круглый год выбирались на прогулки. Любимое место своих детских игр он тоже с трудом мог узнать сейчас — там появились освещенные лыжни и тропинки, протоптанные вездесущими туристами.
Он слез с велосипеда и прислонил его к ограде. Ему не следовало приезжать сюда. Ей он сказал, что просто немного покатается. Полуправда — это наполовину ложь. Он никак не мог успокоиться после ее рассказа. Голос разума говорил, что поездка сюда ничего не прояснит. Наоборот — один вид дома и сада вызвал у него волнение. Если его заметят, то устроят взбучку и ему, и Аните. Несмотря на это, он быстро и уверенно направился к вилле, шагая по выложенной каменными плитами дорожке и чувствуя себя так, будто он вернулся домой. Он не стал подходить к главному входу, а наклонившись, завернул за угол, к двери в цокольный этаж, комнату для стирки и подвал, в котором Пыли старая прачечная, небольшая мастерская и комната Клауса в его бытность школьником. Сюда он приглашал иногда друзей, когда возникала потребность продолжить вечеринку. Здесь он мог играть на скрипке, никому не мешая. Проскользнув туда, они могли даже нацедить немного смородиновой настойки из бутыли папаши Хаммерсенга, припрятанной в прачечной за чаном для кипячения. Туда-сюда, через низкую заднюю дверь с цинковой обшивкой, словно воришки.
Собственные неслышные передвижения качались ему необыкновенно смешными: словно солдат «коммандос», он двигался вдоль стены, словно боялся, что его вдруг заметят (а ведь он действительно боялся!). Он будто получил подробные указания, куда двигаться и что предпринимать дальше (на самом же деле он не имел ни малейшего представления об этом!). Под влиянием обстановки его обычная сдержанность и рассудительность исчезли. Он вновь стал мальчишкой, который лезет в чужой сад за яблоками, предчувствуя, что его поймают и накажут, но все равно не и силах остановиться. Он пошарил над верхним косяком обитой цинком двери — здесь всегда лежал запасной ключ. Он и сейчас оказался на своем обычном месте. Как ему и показалось, когда он заходил сюда в пятницу вечером, в доме Хаммерсенгов ничего не изменилось. За исключением хозяев, которых постигла внезапная трагическая смерть.
