Она знала самые пышные сады в Мэриленде и возила его туда, обучая его видеть красоту в обыкновенных цветах — белых завитках маттиол, красных серединках китайской гвоздики, пухлых складках портулака. Она знала песни и цвета оперения птиц и показала ему овсянку, сойку, чибиса, поползня. Она знала все изгибы Чезапика.
Она рассказала ему, что на улице у теней холодные цвета, а у света — теплые, а в помещении тени кажутся теплыми, а свет — холодным. Он ей рассказал, что пузыри имеют форму шара, потому что у сферы минимальная поверхность при заданном объеме. Она ему рассказала, что морские анемоны и крабы-отшельники живут в симбиозе — крабы переносят морские анемоны с места на место. Он ей рассказал, что у гравитации есть изящное свойство одинаково ускорять все предметы, и потому космонавты обращаются по той же самой орбите, что их корабль, и парят внутри.
Когда она будила его на рассвете, чуть проводя кончиками сосков по шее, он иногда забывал, как его зовут.
Через два года после их свадьбы Бранскомб, самая престижная в Вашингтоне картинная галерея, проводила выставку современного классического реализма и пригласила Пенни выставить ее работы вместе с другими ведущими художниками этого направления. Работы Пенни рекомендовал Гонт. Директор галереи посетил мастерскую Гонта, когда Пенни там не было, и частным образом посмотрел засунутые за батарею полотна.
Беннет сидел на софе в гостиной, когда прочел восхищенное письмо директора. Он отшвырнул все прочие письма и заорал. Пенни несколько лет отмахивалась от его похвал, но вот похвала, от которой она отмахнуться не сможет. Впервые ее работы признаны публично. Люди приедут из самого Нью-Йорка, чтобы посмотреть выставку в Бранскомбе.
Я этого не буду делать, спокойно сказала Пенни. Как ты сказала? вскрикнул Беннет, не веря своим ушам. Я этого не буду делать, повторила она. У них выставляются Крески и Ингбретсон. Ну и что? спросил он. Я им неровня, ответила она. А что ты на это скажешь? спросил Беннет, размахивая письмом. Липпманн видел твои работы и говорит, что ты вполне на их уровне. Она вернулась к журналу, который читала. Черт побери, Пенни, заорал Беннет — впервые в жизни на нее заорал. Это же твой шанс. Что ты делала все эти пятнадцать лет? Училась писать, ответила она.
Они пришли на открытие. Пенни даже не представилась Липпманну, который кружил в толпе, пожимая руки. Беннет был так зол, что не мог смотреть на работы Крески и Ингбретсона. Он весь вечер просидел в кресле с бокалом красного вина.
