Это было хорошее заключительное слово. Милое, неопределенное, оно даже подразумевало признание неизбежности величия Межзвездного Альянса. Я мог покинуть их с улыбкой, зная о том, что, ура, останусь в их памяти тем обаятельным и забавным Лондо, каким я был в ранние дни на Вавилоне 5, а не той темной и закрытой личностью, какой я стал теперь.
Я хотел повернуться и уйти, не сказав больше ни слова…, но не мог заставить себя так поступить. Нужно еще столько сказать, и, если не сейчас, то никогда больше я не смогу сказать то, что должен. Я почувствовал слабое шевеление, мягкое предупреждение, упрек, как будто кто-то говорил: «Держи дистанцию. Ты сделал свое дело, искупил свою вину, а теперь уходи. Просто… уйди».
Это возымело обратный эффект, окончательно побудив меня с ужасающей торжественностью произнести:
— Я так хочу, чтобы вы знали одно… и держали это в памяти в грядущие годы… Я хочу, чтобы вы знали: вы — мои друзья и всегда ими останетесь, что бы ни случилось. И я… я хочу, чтобы вы знали, что этот день, проведенный с вами, значит для меня больше, чем вы когда-либо поймете.
Потом я ощутил их присутствие. Гвардейцы Дурлы, двое его самых верных последователей. Очевидно, Дурла чувствовал, сколько времени я могу провести с.
Шериданом и Деленн, полагаю, эта идея появилась у него по причинам, которых он сам до конца не понимал. Он явно приказал охранникам явиться за мной спустя какой-то определенный срок, и их появление стало вежливым, но твердым напоминанием о том, кто здесь начальник.
В моем разуме будто вспыхнула команда «Иди», и мне больше не нужно искать взглядом моих «охранников», я и так знал, где они.
— Кажется, мне пора.
— Понимаю, — ответил Шеридан. Конечно же, на самом деле он ничего не понимал. Ему самому казалось, что он все понял, но он ничего не понял. Ничего.
Держу пари, что ему никогда не понять.
Его последние слова, которые он произнес, прощаясь со мной на поверхности.
Минбара, только подчеркнули это непонимание. Ибо я знал, что если нам доведется в будущем встретиться, то, скорее всего, встретимся мы на поле боя, и будем рычать в горящие на экране лица друг друга. Или, если удача отвернется от Шеридана, то мы встретимся на Приме Центавра, как узник и тюремщик.
Конечно, учитывая мое положение, непонятно, кто, собственно, является тюремщиком, а кто пленником. Я постоянно ощущал, что являюсь одновременно и тем, и другим. Я был тем, кто вершит судьбы миллионов, и, тем не менее, моя судьба находится в руках других.
