Батальон югорских стрелков рассыпался по накрытому снежным покрывалом лесу. В глубоких ямах горели костры, и взводы сменяли друг друга у спасительных огней; однако ямы быстро насасывали воду, так и норовя затушить пламя. Широко растянувшаяся вдоль бурной Млавы стрелковая цепь могла наблюдать за вражеским берегом, но, случись то, о чём одни не думали, а другие старались не думать, остановить фон Пламмета она бы, конечно, не смогла.
Сажнев вернулся к батальону в прескверном расположении духа. Мало того что баварцы, так ещё и этот Петровский со своими… выдумками из головы не идёт. Фимка, понимая настроение барина, молчал, как уснувшая на зиму лягушка.
Рябых вздохнул с откровенным облегчением, увидев командира.
– Всё спокойно, Григорий Пантелеевич. Досматривал лично. Не шевелятся на том берегу – насколько мои пластуны сквозь метель разглядели. Ранний-то снег какой по сему году…
Сажнев кивнул.
– Должны подойти олонецкие, и ещё посулили суждальцев, – без предисловий бросил подполковник. – Артиллерию тоже обещали, но не знаю, не знаю…
– Ну и слава богу, – закрестился Рябых. – А вот пушкари, они не успеют. По таким-то дорогам… лошадушек пожалеют, губить не станут.
Сам из крестьян, Михайло Платонович больше жалел коней, чем людей.
– Лошадь, она ведь тварь бессловесная…
В батальоне, как и ожидал Сажнев, всё было в полном порядке. Никого не соблазнила вражья сторона, немногие любители пошуровать, пока начальство не видит, по чужим погребам, сидели смирно, лишь вполголоса поругивая «проклятущу ту мятель».
