– Ну, что-то прояснилось? – спросил Петрович. – Что тут написано? – Он ткнул в корявые значки на деревянном столбе у входа в «Дарге шеге».
– «Обмочи рога», – перевел Эрик. – А еще тут у нас «Спуску не дам» и «Хакель шинге», то есть «Хакель обломаю».
– Странная у них коммерция! – скривился Абалаков. – Ну, рога обмочить – это понятно... А прочее – реклама мордобоя, а не питейного заведения.
– Это по нашим понятиям, – заметил Эрик. – Здесь другой модус вивенди. Возможно, чем больше разбитых морд, тем выше престиж кабака. – Он оглядел столбики с надписями, глухие стены, темные проемы входов и решительно произнес: – В «Хакель» пойдем. То, что нам нужно.
– Есть какие-то признаки? – полюбопытствовал Петрович.
– Есть. Видишь, у входа страдалец храпит? Выкинули на улицу, он прилег под стеной и отключился... Стереотип поведения, очень характерный для богемы. Особенно для художников.
– Ну-ну... Тебе виднее, – буркнул инженер и направился к «Хакелю».
Они спустились по щербатым ступенькам, толкнули тяжелую скрипучую дверь из грубых досок и очутились в подвале с оштукатуренными стенами. Посетителей не было ни единого, пахло неприятно – в воздухе витал крепкий спиртной аромат, смешанный с какой-то кислой вонью. Подвал озаряли световые шары под потолком, и широкая арка делила его на два отсека: в первом – длинный высокий стол на металлических, тронутых ржавчиной ножках и пара лавок, тоже из металла, очень тяжелых на вид; во втором – четыре стола поменьше и к ним массивные табуреты, все из дерева. Выглядел кхаш не очень богато, но Эрик не обратил внимания на грязноватые столы, потеки на полу и мерзкие запахи; его взгляд уперся в дальнюю стену, где чья-то рука изобразила скачущих книхов. Штукатурка частью осыпалась, частью пошла пузырями, но все же он различил ноги, согнутые в прыжке, гибкие шеи и головы с небольшими бивнями.
– Иван Петрович, ты это видишь или мне снится? – Эрик вытащил крохотную голокамеру и принялся снимать. – Великая Пустота, какой рисунок! Ты на линию крупа погляди, на шею, на копыта! Сколько изящества и экспрессии!
– Вроде нашей наскальной живописи, – без большого восторга откликнулся Абалаков. – Пойдем-ка во второй зал. Он, кажется, для чистой публики. Сядем, закажем, расспросим, кто этих жеребчиков нарисовал... Тебе ведь это нужно, так?
– Разумеется!
Вслед за Петровичем Эрик направился к столу за аркой и сел на высоченный табурет, не спуская глаз со скачущих книхов. Рисунок не был раскрашен – только контуры, проведенные черным по серой стене. Бугристая краска напоминала деготь.
