На четвертый день моего нового состояния позвонила Алена. Мы учились в разных школах, жили далеко.
– Почему ты не приходишь? Даже не звонишь?
– М-м… – Я не знал, что сказать. – Извини…
– Ты заболел?
– Нет, – ответил я, но тут же спохватился, соврал: – Да, простудился.
– Бедненький! А почему ты не позвонил, не сказал? Я же волнуюсь…
Я молчал, я не знал, что сказать, мне было неинтересно, не о чем с ней говорить. Я пытался вспомнить Алену, но вместо нее была пустота, бесцветное пятно, и вот оно постепенно стало окрашиваться, но превращалось в смеющуюся женщину на пятнистой деревянной лошадке с бокалами в прекрасных руках.
– Алена, прости… я тебе завтра позвоню, – промямлил я, борясь с желанием просто положить трубку. – Ладно?
– Хорошо. – Голос ее стал обиженно-недоуменным. – Выздоравливай.
С каждой страшной и волшебной ночью в полубреду, с каждым днем ожидания меня утягивало все дальше. Родители забеспокоились. Как-то вечером они вошли в мою комнату (я тут же сделал вид, что кладу в пакет кеды для завтрашней физкультуры), стали выяснять, что со мной. Я не мог ничего ответить, молчал, повесив голову.
Наконец папа спросил:
– А как у вас с Аленой отношения?
Я ухватился за эту нить, пожал плечами:
– Так… ничего, – давая понять, что отношения не очень хорошие.
– Что, поругались?
– Н-ну… так…
– Не переживай, помиритесь. – Папа потрепал меня по голове. – Но запускать из-за этого учебу нельзя. Что это: за последнюю неделю – четыре двойки. Такого, кажется, еще не бывало.
– Да, – согласился я виновато, но ожидал одного – когда родители уйдут.
Все выходные я провел дома. Снова позвонила Алена, и я не смог с ней говорить. Она бросила трубку.
В понедельник после уроков я зашел в гастроном с намерением купить хлеба, но вместо этого купил на все деньги пакетов с моей картинкой. Стало больно, когда я увидел их на прилавке; что-то вроде ревности шевелилось во мне, щипало, когда я замечал их в руках чужих, равнодушных людей набитыми чем-то тяжелым и жирным. Я решил спасти хотя бы несколько этих пакетов, несколько ставших родными мне женщин и мужчин.
Придя домой, я долго перебирал пакеты-близнецы, но они казались разными, как одинаково одетые, одинаково подстриженные люди, одинакового роста, но, если приглядеться, – каждый по-своему неповторим и прекрасен.
На другой день я потратил все свои сбережения и все деньги, выданные на хлеб до конца месяца. Купил шестьдесят восемь пакетов, спрятал в шкаф, под зимнюю одежду. Каждые несколько минут я проверял, там ли они; мне становилось все тревожнее, казалось, что я слышу из шкафа игривые перешептывания, тихий, ласковый, зовущий смех.
