– Сейчас начнется камлание, – прошептал Джордану на ухо Амир. – Сильный шаман, хороший, с самим Эрликом разговаривает.
Шаман легко поднялся на ноги, взял в руки бубен и поднес его к костру, постукивая и прислушиваясь к звуку, становившемуся от нагрева все более гулким. Наконец, достав небольшую, толстую, покрытую резьбой деревянную палочку, он начал бить в бубен, качая в такт головой и напевая негромко однообразный мотив. В голосе его, призывавшем духов приблизиться, звучало какое-то отчаяние. Шаман словно говорил: сотни и тысячи летя прошу вас о помощи, но жизнь идет все по одному и тому же замкнутому кругу, заключенному между двумя мирами, верхним и нижним, и никому не преодолеть своей судьбы.
Удары бубна становились все чаще и теперь походили на конский топот. Все тело шамана раскачивалось из стороны в сторону, но он не сходил с места. Заклинания вдруг сменились гортанными криками, похожими на птичьи, потом шаман оседлал бубен и взмахнул рукой, будто подгоняя коня. Джордан чувствовал, как магия этого танца постепенно овладевает им. Он почти видел коня, на котором шаман уносился в другой мир, и сам несся вместе с ним…
Шаман, шипя по-змеиному, начал извиваться, как в конвульсиях. Его голова дергалась, то прячась под бубен, то раскачиваясь на шее, как воздушный шарик под порывами ветра. Совиные перья на шапке метались из стороны в сторону, и казалось, что это огромная птица носится перед брызжущим искрами костром, пытаясь взлететь в черное небо. Алтайка бросила в огонь еще можжевельника, и у Джордана все поплыло перед глазами. Кам вновь запел, на этот раз громко и отрывисто.
– Что он поет? Что значит «Адам Эрлик»? – с трудом пробормотал Джордан, повернувшись к Амиру, просто, чтобы сбросить наплывавшее помутнение.
– Просит отца Эрлика дать нам разум и приготовить путь, – прошептал в ответ казах.
Теперь бубен в руках шамана превратился в охотничий лук. Невидимые стрелы летели в звездное небо, поражая невидимых врагов. Глаза шамана закатились, на губах показалась пена. Он то ржал по-лошадиному, то ревел медведем, то говорил что-то на непонятном языке. Джордан повернулся к Амиру, но того уже не было на месте. Остальные, похоже, находились в глубоком трансе.
Марина, вскочив на ноги, плясала с закрытыми глазами какой-то дикий танец, кто-то лежал ничком, сотрясаясь от рыданий, Максим с перекошенным от тика лицом бился головой о землю, стоя на коленях.
Джордан почувствовал, что вокруг что-то меняется. Подняв глаза, он увидел в темном небе неясные серебристые тени, которые, казалось, приближались, колеблясь и принимая странные формы, и постепенно заслоняли собой звездное небо. Тени опускались все ниже и ниже, и Джордану не было страшно. Скорее, в нем поднималась какая-то злая радость от слияния с великой таинственной силой, входившей в него. Внезапно сильнейший спазм сжал ему виски. Он даже не мог представить, что голова может болеть так. Перед глазами поплыли мерцающие серебристые светлячки, а боль перешла в область сердца. Джордан распахнул куртку и, рванув, расстегнул на груди рубаху. Жжение не проходило. Пошарив по груди рукой, он нащупал дедов серебряный крестик, которого не снимал уже лет десять. Джордан судорожно стиснул крест. Еще мгновение, и он сорвал бы обжигающий металл, как вдруг боль прекратилась. Над ним снова было спокойное ночное небо с яркими звездами, а вокруг – бесноватые, бившиеся в конвульсиях с ощерившимися, как на картинах Брейгеля, лицами, совсем не похожими на физиономии его недавних улыбчивых и интеллигентных попутчиков.
