* * *
Когда все выяснилось, Гликерию Богданову-Чеснокову наградили медалью "За боевые заслуги". Потом еще были орден Красной Звезды, медали "За оборону Ленинграда" и "За победу над Германией", два ордена Трудового Красного знамени и еще целый ряд наград. Но почести интересовали актрису меньше всего. Она считала, что обязана быть на передовой и поднимать дух земляков в самые трагические и опасные минуты. При этом Гликерия Васильевна ни на минуту не забывала о родных. Артистов кормили в госпиталях, в частях, но она не ела, а складывала пищу в судок и бежала домой, к маме и дочке. Сама же порой питалась канцелярским клеем. В блокаду Гликерия Васильевна испортила себе весь организм, но близких все равно не спасла...
"Мы не ожидали, что будет такой голод. Обе семьи - и Богдановых, и Чесноковых - не могли уехать по разным причинам. Одна из них - старые родители. Сели и решили: выживем, так выживем. Умрем - так умрем..."
Каждое утро актриса уходила из дома на сборный пункт, и каждый вечер мама выходила к подъезду, садилась на стул и смотрела в проулок. По силуэту узнавала, когда возвращалась Гликерия. А дома уже был накрыт стол сервирован пустыми тарелками, чашками, стоял чайник с кипятком, лежали сухарики - чтобы все было, как в мирное время, чтобы не утратились традиции, чтобы воля не сгибалась.
Но однажды артисты не могли выбраться из Ораниенбаума целую неделю. И именно в те дни умерла от голода Оленька. И в тот же день в дом попала бомба, в блок, где была кухня. Мама находилась именно там. Стены остались, даже окна не все были выбиты, и стул у подъезда стоял, как прежде. А внутри - ничего. "И сразу у меня никого. И все равно надо было встать и идти работать. Я себе так и приказывала: встать и идти работать!"
А вскоре умер Сеня. Сразу после Победы.
"Блокада его догнала... Уже в Ленинград привозили продукты, было сгущенное молоко. И я, как сумасшедшая - по концертам, подработкам, не боялась руки испачкать - грузила, разбирала. Было все, что нужно. А он очень тяжело болел, мучился с желудком. И на моих руках погас".
У Гликерии Васильевны осталась только работа. И тут в ее жизни вновь появился Ленинградский театр музкомедии. Теперь уже навсегда. Она сразу же стала играть много и с большим успехом, блистая в опереттах Легара, Кальмана, Штрауса, Дунаевского, Милютина. Город, переживший блокаду, истосковался по спектаклям, а уж по таким светлым, как оперетта, - тем более. "Я все сыграла. Все, что шло в театре. Я играла день, играла ночь, играла день, и снова - ночь, и детские утренники, и замены... Заменяла всех! А приходила домой и заставляла себя не рыдать. Ну, одна я. Одна! Я, Бог и театр!"
