Она продолжала проповедовать, но Лина уже не слушала ее — расстроенная, со стесненным сердцем, с глазами, полными слез, она думала о том, что несчастная бабушка страдает на том свете по ее вине. Под спокойной внешностью Элины Эпсен таилась впечатлительная душа, душа сентиментальной, склонной к мистицизму женщины северных стран. «Бабушка страдает…» Сердце ее дрогнуло, и, не в силах сдержаться, она горько разрыдалась, ее нежное, детски округлое лицо распухло от слез.
— Полно, полно!.. Успокойтесь! — утешала ее г-жа Отман, подойдя ближе и взяв ее за руку. Пастор Бирк говорил ей, что Элина — девушка добродетельная и слывет истинной христианкой, но господь требует большего рвения, особенно от нее, раз она окружена людьми, равнодушными к религии. Элина обязана обратить их к богу, должна укрепить веру в самой себе, веру возвышенную, щедрую, охраняющую от зла, подобную могучему дереву, на ветвях которого гнездятся птицы небесные. Как этого достичь? Искать духовного общения с людьми истинно верующими, с теми, кто собирается вместе во имя Христа.
— Приходите ко мне почаще, либо сюда, либо в Пор — Совер, — продолжала председательница, — я всегда буду рада с вами побеседовать. В Париже у нас нередко бывают молитвенные собрания. Одна из моих работниц, — она произнесла это слово с ударением, — та, которую вы только что здесь видели, скоро будет публично исповедовать свою веру. Приходите непременно, ее призыв воодушевит вас, воспламенит ваше рвение… А теперь прощайте, я занята, время не ждет. — Г-жа Отман сделала жест рукой, как бы благословляя ее на прощанье. — А главное, не плачьте… Поручаю вас тому, кто прощает грехи и несет спасение!
Председательница говорила таким уверенным тоном, будто спаситель ни в чем не может ей отказать.
Элина вышла из особняка потрясенная. В своем смятении она даже забыла получить деньги по чеку и вернулась обратно к широкому крыльцу с тремя стеклянными дверями, наполовину затянутыми зеленой драпировкой. Это была типичная банкирская контора, перегороженная решетками, с окошечками касс, с пачками ассигнаций на прилавках, полная посетителей, которые расхаживали по залу или сидели в ожидании. Но и здесь, как в приемной наверху, во всем чувствовалось что-то холодное и мрачное: в церемонной сдержанности служащих, в темной, однотонной краске, которой по приказу Жанны Отман замазали аллегорические фигуры в облаках на плафоне, в простенках, на фронтонах дверей — знаменитую роспись старинного особняка Отманов.
