Характерна, например, типичная схема многих американских фильмов: коррумпированный генерал помогает преступной корпорации поставлять в армию дефектное оборудование (например, вертолеты). Гибнут честные солдаты, и честный офицер начинает расследование. Тоже гибнет — у генерала масса сообщников в армии. Дело продолжает молодая жена (причем, что поразительно, никто ей не помогает, кроме маргинальных личностей) и т. д. Что, в американском генералитете или в военно-промышленном комплексе преступник на преступнике? Нет, конечно. Смысл всех этих пропагандистских фильмов: ни армия, ни национальная промышленность, ни какой-либо иной институт не имеют священной компоненты и хороши постольку, поскольку эффективны. Надо быть честным индивидуально.
Что же делать? Неужели традиционное общество, основанное на идее солидарности людей, в принципе нежизнеспособно и может существовать лишь в экстремальных условиях вроде Отечественной войны или послевоенного восстановления? Неужели спокойная и благополучная жизнь возможна лишь если люди становятся индивидуалистами и преследуют свой эгоистический интерес? Вообще-то этот вопрос становится для нас неактуальным, так как мы надолго обречены заниматься героическим трудом по восстановлению страны после перестройки и реформы. Переход к метафоре рынка для многих будет означать при этом борьбу за выживание.
Даже если этот переход удастся, через какое-то время инстинкт самосохранения заставит вернуться к солидарности (как и бывало в России, кровью умытой). Но крах нашего социализма заставляет заглядывать вперед. Изменения в культуре предстоят немалые, и времени восстановительного периода, даже после горбачевской разрухи, может не хватить. И мы опять придем к кризису того же типа. Надо нам хоть на время отвлекаться от политики и думать о вещах более фундаментальных.
На мой взгляд, слабость проекта нашего социализма была заложена в самой идеологии большевизма, причем его «лучшей», почвенной части — большевизма Шолохова, а не Свердлова. О большевизме Свердлова говорить сейчас вообще не будем — мы для него были лишь дровами для крупного пожара. Говорят, что красное движение было наполнено религиозной страстью, иррациональным стремлением построить царство Божие на грешной земле. Это так, мы это знаем по своим отцам и дедам.
На мой взгляд, слабость (и сила, вот ведь в чем дело) большевизма заключалась как раз в характере его религиозности. Она была еретической в том смысле, что «земля смешивалась с небом» недопустимым образом. Поясню, что речь идет о религиозности не в церковном смысле, а как способности придавать священный, не поддающийся рациональному расчету смысл вещам, словам и человеческим отношениям. Крестьянин, который проклинал свой колхоз, а сегодня сопротивляется его разгону, так как чувствует, что продадут жуликам его родную землю, — религиозен именно в этом смысле.
