Поскольку снаряжаться следовало безотлагательно, я, перекинувшись с братом Ото несколькими торопливыми фразами, надел старую и давно испытанную охотничью куртку, выдерживающую любые колючки. С оружием же в Рутовом скиту дело обстояло плохо. Лишь над камином висело ружьё, какое применяют для охоты на уток, только с укороченным стволом. Мы время от времени пользовались им в наших путешествиях, чтобы стрелять по рептилиям, сочетающим твёрдую кожу с живучестью и которых крупная картечь сражает гораздо вернее, нежели выстрел из лучшего карабина. Попавшись мне на глаза, оно вызвало во мне воспоминания о мускусной приманке, в жарких береговых зарослях льющейся навстречу охотнику, который приближается к местам обитания больших ящериц. На то время, когда суша и вода расплываются в сумерках, мы крепили на ствол серебряную мушку. Это ружьё было единственным приспособлением в нашем доме, которое можно было назвать оружием; поэтому я взял с собой его, а брат Ото повесил мне через плечо большую кожаную сумку, на клапане которой были прикреплены петли для отстрелянной птицы, а внутри была нашита патронная лента с зарядами.
В такой спешке мы хватаемся за первое, что нам попадается под руку; отец Лампрос предписал мне иметь оружие тоже скорее как символ свободы и вражды — так же как друг приходит с цветами. Хорошая шпага, которую я использовал у пурпурных всадников, висит далеко на севере в отцовском доме; да я никогда б и не выбрал её для такого похода. В горячих кавалерийских схватках, когда земля дрожит под ударом копыт и вольно дышится грудью, она сверкала в солнечном свете. Я обнажал её в лёгком, покачивающемся галопе, при котором оружие сперва звенит очень тихо, а потом всё сильней и сильней, в то время как глаза уже выбирают во вражеском эскадроне противника. Я полагался на неё также в те мгновения единоборства, когда в сутолоке проскакиваешь галопом широкую равнину и уже видишь многие сёдла пустыми. Там случался удар, приходившийся на чашку франкских рапир и на бугель шотландских сабель, — но бывал и такой, когда ты запястьем чувствовал мягкое сопротивление уязвимого места, где клинок врезается в жизнь. Но все эти всадники, и даже вольные сыновья варварских племён, были благородными мужчинами, за отечество подставлявшими собственную грудь под железо; и за любого мы могли бы поднять на пиру стакан, как делают братья. Смельчаки этой земли в схватке определяют границы свободы; но оружие, которое ты обнажаешь против таких людей, против живодёров и их приспешников не применишь.
