— Да ну тебя, чего ты пугаешь?
— Степан Петрович, посажу.
— Тьфу, морока на мою голову! Чего ты прицепился? Как там я его бью?
— Он у меня купался сегодня. Весь в синяках.
— Да ну?
— А мальчик он у тебя славный. Забьешь, испортишь.
— Для авторитета бывает нужно.
— Авторитет, авторитет! Это дурак сказал, а ты повторяешь, а еще стахановец!
— Вот пристал! Федор Иванович, чего ты прицепился? Черт его знает, как с ними нужно!
— Пойдем ко мне, посидим. Есть по рюмке, и вареников жена наварила…
— Разве по такому случаю подходяще?
— Подходяще.
Проблему авторитета в семье Головиных подменило развлечение, организованное вокруг навязчивой идеи. Родители и дети должны быть друзьями.
Это неплохо, если это серьезно. Отец и сын могут быть друзьями, должны быть друзьями. Но отец все же остается отцом, а сын остается сыном, т.е. мальчиком, которого нужно воспитывать и которого воспитывает дополнительно отец, приобретающий, благодаря этому, некоторые признаки, дополнительные к его положению друга. А если дочь и мать не только друзья, но и подруги, а отец и сын не только друзья, а закадычные друзья, почти собутыльники, то дополнительные признаки, признаки педагогические, могут незаметно исчезнуть. Так они исчезли в семье Головиных. У них трудно разобрать, кто кого воспитывает, но во всяком случае, сентенции педагогического характера чаще высказываются детьми, ибо родители играют все же честнее, помня золотое правило: играть, так играть!
Но игра давно потеряла свою первоначальную прелесть. Раньше было так мило и занимательно:
— Папка — бяка! Мамка — бяка!
Сколько было раджости и смеха в семье, когда Ляля первый раз назвала отца Гришкой! Это был расцвет благотворной идеи, это был блеск педагогического изобретения: родители и дети — друзья! Сам Головин учитель. Кто лучше него способен познать вкус такой дружбы! И он познал. Он говорил:
— Новое в мире всегда просто, как яблоко Ньютона! Поставить связь поколений на основе дружбы, как это просто, как это прекрасно!
Времена этой радости, к сожалению, миновали. Теперь Головины захлебываются в дружбе, она их душит, но выхода не видно: попробуйте друга привести к повиновению!
Пятнадцатилетняя Ляля говорит отцу:
— Гришка, ты опять вчера глупости молол за ужином у Николаевых!
— Да какие же глупости?
— Как «какие»? Понес, понес свою философию: «Есенин — это красота умирания!» Стыдно было слушать. Это старо. Это для малых ребят. И что ты понимаешь в Есенине? Вам, шкрабам
