***
… Это мой македонский конь тает истомным потом, его пасть зазубрена, как край микенской чашки, и дорога его дымится розовой глиной, и мне смешно, смешно.
Моя сестра пропала несколько лет назад, и теперь уже не важно, по какой дороге она отправилась: по юго-восточной, куда вели найденные в сарае письма с индийскими марками, по северо-западной, за невзначай украденным у меня смотрителем, или по дороге из желтого кирпича, в поисках подходящего Гудвина. Важно другое: куда бы она ни пошла, на ее подвязках вышито алыми орденскими буквами: Позор тому, кто об этом дурно подумает![51]
Моя сестра никогда не была мне сестрой, сначала она была норовистым приемышем, с которым мне пришлось делить свою детскую, потом — нелюдимым подростком с двумя именами, потом она была моей девочкой, потом — партнершей по танцам для Сондерса Брана, потом — не знаю кем, я давно ее не видела, может быть, больше никем?
Я знаю, что рано или поздно она появится в «Кленах» как ни в чем не бывало, волоча за руку свою самозародившуюся дочь, я даже знаю, что она скажет: Али-и-икс, ты жутко выглядишь, что у тебя с волосами?
И вот, на ковре в гостиной появятся кофейные пятна, в водостоке — окурки, в раковине — волосы, в холодильнике — сырные огрызки, в гостиничных счетах — путаница, в саду — пустые стаканы с винным осадком, в моей шкатулке — перепутанные серебряные цепочки.
Мама обидится и снова перестанет приходить. Эвертон научится завивать волосы и подделывать шаткую матросскую походку. Травник придется прятать получше, уж не знаю куда, от любопытных коротких пальчиков. По ночам в доме будет взрываться детский плач и голос Френсиса Хили, а днем станет глухо бурчать телевизор с дурацкими викторинами.
Эдна Александрина, горе мое, возвращайся домой.
Кумараком, октябрь 2000
Девочки, пришлите мне денег немедленно!
Неужели вы совсем ничего не зарабатываете? Даже тех пяти сотен в месяц, которые мы твердо имели перед моим отъездом? Я не нахожу себе места, все время думаю, что вы сделали с гостиницей, представляю себе заброшенный дом с гнилою крышей и заросший сурепкой сад, и вас обеих, на качелях, в каких-то лохмотьях.
Мистер Аппас требует свою долю — ведь он теперь мой муж. Его земляк и приятель из Свонси даже съездил в Вишгард, чтобы передать вам в руки его письмо, но не застал никого — так-то вы занимаетесь пансионом! Он положил письмо в почтовый ящик у ворот, подозреваю, что там оно и лежит до сих пор.
