Кричать в гостиничном саду не стоило, так что, поискав сестру поблизости минут пятнадцать, я переложила мячики за пазуху и пошла к террасе, где постояльцы сидели и стояли с чашками в руках, любуясь вествудскими холмами в сумерках.
За стеклянной стеной кафе белые платья и пиджаки казались смутными сливающимися пятнами, зато желтая кофта беглянки сияла, как единственный плод на ветке лимонного дерева. Я подошла к самому краю террасы и стала делать Младшей знаки, но та даже не смотрела в мою сторону. Она сидела за плетеным столиком с белокурым юношей в теннисных брюках и, немного важничая, окунала ложечку в стакан с шербетом.
— Простите, ради Бога, — сказала я, поднявшись по гранитным ступенькам, — но мне придется увести сестру, нам пора домой.
— Это ваша сестра? — удивился юноша. — Я нашел ее в кустах. Почему бы вам не присесть за наш столик, Аликс, дорогая. Не хотите ли чаю или шербета?
— Ну, садись же, — Младшая облизнула ложечку и протянула мне, — попробуй, какой холодный.
Я присела в тростниковое кресло и стала осторожно разглядывать незнакомца, он был здорово на кого-то похож, только никак было не вспомнить — на кого.
Вот как выглядят мужчины, способные неделями жить в «Хизер-Хилле» за девяносто девять фунтов в день, думала я, у них широкие брови — в семнадцатом веке такие делали из мышиных шкурок, у них хитрые, будто перышком обведенные губы, которые хочется потрогать. Те, кто останавливается у нас, выглядят по-другому — хотя, если бы меня спросили, в чем тут дело, я бы долго подбирала слова.
— Эй, мне кажется, ты кое-кого не узнала, — Младшая постучала меня по руке.
— А мне кажется, что тебе пора домой, — сказала я, — поблагодари джентльмена за угощение, и пойдем.
— Что с тобой, Аликс, — сказал незнакомец, — это же я, Сондерс. Я уже две недели здесь работаю, в службе приема и размещения, у меня что-то вроде летней практики.
— Сондерс Брана?
— А что, не похож? Я встретил твою сестру возле корта, собирался там постучать мячиком об стену, с пяти до шести Шон мне всегда разрешает, а вот малышке там гулять не полагалось.
— Ты здорово изменился. Тебе было одиннадцать, когда мы виделись в последний раз.
— А тебе было тринадцать, и ты тоже изменилась, — сказал Сондерс, покосившись на мою грудь, — сразу видно, что прошла уйма времени.
Младшая проследила за его взглядом и открыла рот. Я тоже посмотрела на свою круглую, бугристую, будто портновской ватой набитую, грудь под тонкой курткой, и зачем-то дернула застежку молнии вверх. Мячики за пазухой даже не шевельнулись.
