То обстоятельство, что преступник срезал с трупа все приметы, затруднило опознание. Более того, Тамара вообще не могла признать, что это части тела ее сестры. И когда уже казалось, что эта затея ничего не даст, она вдруг заинтересовалась пятнышком на ноге.
– Вот… Вот…– сказала она.– Шрам… Это, кажется, от граблей осталось. Помню, мы девчонками бегали по полю, а кто-то грабли забыл. Зубьями вверх лежали. Ниночка и напоролась…
Тут Кулагина потеряла сознание.
Когда она очнулась и надо было составлять протокол опознания, Гольст попытался еще раз уточнить достоверность заявления Кулагиной относительно небольшого шрама, который был едва заметен на подошве найденной правой женской ноги. Но она по-прежнему часто употребляла такие выражения, как «кажется, она поранила правую ногу», «наверное, этот шрам сохранился от той ранки, но точно утверждать не могу», «к врачу Нина не обращалась», «после того как Нина поранилась, я никогда шрам на ноге не рассматривала, но думаю, что это тот самый шрам»…
Гольст, проявив максимум объективности, все эти «кажется», «наверное», «думаю» зафиксировал в протокол, хотя прекрасно отдавал себе отчет в том, что они в значительной мере обесценивают показания и опознание. Но ему было понятно и другое: только такой близкий человек, как сестра, мог вспомнить случай с граблями, имевший место бог знает когда. А все ее оговорки свидетельствовали о беспристрастности показаний Кулагиной.
Но независимо от опознания, думал следователь, убийца почему-то оставил нетронутой эту примету. Может, не знал о ней или не заметил, как не обратил на нее внимания и Семеновский.
– За что, за что? – рыдала Тамара в кабинете Семеновского.– У какого ирода поднялась рука? Пусть она у него отсохнет! Пусть он сам подохнет собачьей смертью!…
Глядя на молодую убивающуюся женщину, Георгий Робертович вдруг представил себе залитое солнцем зеленое поле, бесконечно огромное синее небо над ним и двух девочек, двух сестер, бегущих по траве.
И неужели так трагически оборвалась жизнь одной из них?!
Когда Кулагина перестала плакать и впала в какое-то оцепенение, частенько наступающее после сильного душевного потрясения, Георгий Робертович оставил ее на попечение медсестры и решил побеседовать с Семеновским.
– Сразу видно, что опытная рука,– сказал судебный врач.– Хирург или патологоанатом. Знал, что к чему. Труп расчленен мастерски! Это, так сказать, общее замечание…
– И очень важное,– кивнул Гольст.– Но на чем оно основано?
