Она повернулась к нему, откинула волосы с лица. Он узнал ее, изумленно воскликнул:
— Таня!..
— Доброе утро, Вова. — Лицо было серое, заплаканные глаза.
Жалостью кольнуло в сердце:
— Почему ты здесь?
— Мне больше негде… Сколько сейчас времени?
— А Модест?.. — Она смотрела мимо него, губы искривились мучительно. — А Модест? — повторил Володя.
— Не спрашивай меня, пожалуйста, это… это так надо.
— И ты не спала?.. Ты давно тут?
— Сразу.
— А Модест? Ах, да… — Он оглянулся, никак не умея понять произошедшего и ожидая, что вот сейчас появится Модест, подойдет, заговорит, и разъяснится, наконец, все и потечет как надо. Ясно, просто, без этой противоестественной головоломки. — Хорошо, идем. Пойдем к нам. Я лягу вдвоем с Пеликом, а ты на моей кровати. Надо спать. Утро вечера мудренее, чего там? — Он закончил на бодрой ноте, радуясь, что можно порвать паутину уныния и не стынуть переживая, а решить и действовать.
На следующий день Таня собрала вещи и уехала.
Модест запил и не протрезвлялся четыре дня, с утра до вечера. Он прогулял работу. Так что когда вплотную приблизился день отъезда на Север, к Володе Литову и Боре Петрову присоединился Модест Николаев, а в самый последний момент и Валя Ревенко, объяснявший свой поступок тем, что ему надоело жить на стипендию.
Уже в Коряжме, на далекой реке Вычегде, выяснилось, что Пеликан перед отъездом тайно встречался со Светой и выпросил у нее домашний адрес. Все лето он писал ей в Саратов, а с сентября продолжал свои эпистолярные атаки в адрес Голицынского общежития — но без желаемого результата. Света решительно предпочла ему кого-то другого, возможно, зубрилу и карьериста Леондрева.
В сентябре пришло известие с Кубани, что Александра, приехав к себе на родину, умерла скоропостижно.
Володя глубоко переживал потерю незаурядного и интересного человека.
Пеликан угрюмо отмалчивался.
Еще через месяц произошло новое, удивительное событие. В Коряжму прибыла Таня.
Что творилось с Модестом и как они все жили на северной стройке, о том, как Пеликан и Володя отделились от двух других приятелей и, сняв хибару с входной дверью, устроенной по северному обычаю в полроста, с сенями, с крысами, с большой русской печкой, с малюсенькими оконцами, — поселились вдвоем, а затем и Таня перебралась к ним, и когда Володя вынужден был уехать срочно в Москву, Пеликан и Таня, как древние Адам и Ева, одни, в долгие зимние ночи отрезанные от всего белого света, не устояли перед искушением змия, и что из этого вышло и какие прибавления рода человеческого грянули вслед за этим, — и о многом другом, к сожалению, не в этой книге. Здесь показано самое начало жизни большого Пеликана, Бориса Ильича Петрова, которого тоже позволительно характеризовать как незаурядного и интересного человека.
