Разум занимал свое истинное место в мире крайне медленно, так же как и христианство — рабская религия, одинаково также у них и место возникновения — это угнетаемая часть общества. Отличие у них лишь в том, что у Разума и до сих пор “птичьи права” в обществе, в то время как официальная религия, взятая некогда на вооружение (!!) хищными, построила свои пышные храмы, чего никоим образом не мог бы требовать Христос. (Здесь имеется в виду, конечно же, не великолепие и богатое убранство культовых зданий, но — корыстность и эусоциальность “организованной религиозности”). Разум развивался подспудно в угнетаемой части общества и в начале своего развития не имел никакой силы, и лишь при достаточном взаимоистрсблснии и закрепощении хищных он начинает свое легальное существование, время от времени получая страшные удары Эусоциальности. Предельное свое развитие он получает в кругах герметических и эзотерических течений, вынужденно всячески уходящих, ускользающих от государственных структур, что вызывает естественные подозрения в существовании “международного заговора”. Если такой заговор и существует, то его могут готовить и осуществлять исключительно хищные.
Интерпретируя Разум, как осознание “добра и зла”, как негативность оценки существования в мире насилия, нельзя не заметить, что альтернативным “человеческому пути” его становления (т. е. через взаимоуничтожение) явился бы путь наблюдения чужой жестокости: производство осуждающих выводов из лицезрения функционирования системы трофических цепей, иерархического поедания в биосфере Земли. Падальщикам-гоминидам и впрямь была уготована как бы роль зрителей, они в общем-то выпадали из этой системы, не будучи хищниками, они были как бы “ни при чем” на этом кровавом “празднике жизни”, собирая лишь “крохи падали” с пиршественного стопа настоящих хищников. Возможно, что в таком случае человек не был бы таким “умным”, как при хищном варианте становления, и его рассудочная деятельность не обострилась бы до такой степени. Человек стал бы тогда более “идиотическим”, но и не злым, подобное соотношение чувствуется и сейчас: “добрый” — он же часто и “дурачок”. И декларируемый нами переход к нехищному миру наверняка вызовет потускнение этого “яростного и прекрасного” смертоубийства. Лишь со временем можно было бы ожидать от этого нового мира (структурально выстроенного по системе: пастыри — паства — “новые илоты” из числа поставленных на свое заслуженное место хищных) его “восхождения”, подобно заквашенному тесту: медленно, но верно, и в итоге лавинообразно.
