...В прениях прокурор просил суд определить Голове год лишения свободы; адвокат, как я и ожидал, просил тоже года лишения свободы, но условно».
После голода 1947 года, по Указу от 1948 года, за самогоноварение без цели сбыта наказание усиливалось и устанавливалось от года до двух. То есть прокурор, несмотря на циничную дерзость преступления, просил для Головы наказание у нижнего предела – минимум, что мог.
«…Не успел я сказать, что подсудимый, хотя и виновен, но заслуживает снисхождения, как заседатели в один голос заявили, что никаких снисхождений ему, два года тюрьмы и баста. Они сказали то, что я хотел. Впервые в жизни я благодарил глупость и жестокость человеческую. Я подписал их приговор, но предупредил, что с ними не согласен и буду писать особое мнение. Должен сказать, что заседатели не возражали, когда я попросил их не брать осужденного под стражу до вступления приговора в законную силу.
Когда я огласил этот приговор, зал ахнул. У прокурора почему-то неестественно задергалась шея. Но он ничего не сказал, схватил портфель и стремительно вышел. Зато возмущению адвоката не было предела. Он долго доказывал в канцелярии суда секретарям, что это предел дикости и жестокости.
— Нет, вы только подумайте, — страстно говорил он, размахивая руками. — Сам прокурор просил год, а они два. О, идиоты, варвары, бессердечные!
…Он поинтересовался, кто остался при особом мнении. И когда я назвал себя, он изумленно вскинул брови.
— О-о-о-о! — и свистнул. И сразу же сел писать кассационную жалобу.
…Позвонил и Сергей Яковлевич, холодно сказал, что он был обо мне лучшего мнения. Я обиделся и заявил, что суд ни от кого не зависит и подчиняется только закону.
— Понятно. Будь здоров, судья, — оборвал он меня и повесил трубку... Зато звонок Ольги Андреевны взбесил меня и чуть не погубил все дело.
— Ты порядочная дрянь, — заявила Чекулаева.
— Ты так думаешь?
— Все, все в райкоме...
— И первый секретарь? — наивно спросил я.
— Конечно, он возмущен.
— На что же вы рассчитывали?
— Самое большее год. Об этом был предупрежден и прокурор, да и сам Голова знал.
Я не стал ее дальше слушать. Оказывается, райком еще до суда предрешил судьбу Головы. Год лишения свободы! Вот их милосердие! Вот как звучат их слова: «Мы не давим на суд и не собираемся давить». Мне стало стыдно за такую доброту. И до боли жаль бедного, простодушного и доверчивого, как ребенок, Илью Антоныча».
Опять обратите внимание на извращение Курочкиным событий. Разве кто-то из советско-партийного начальства давил на судей? Да, они жалели Голову (вопреки уверениям Курочкина, что они Голове мстили), но власти не на суд давили, а убедили прокурора просить у суда наказание у нижнего предела. И прокурор даже отвод не заявил Курочкину, хотя обязан был заявить. Поскольку и прокурор надеялся, что Курочкин своего приятеля пожалеет.
