Чего-то мы тогда недопоняли, чего-то не допили явно, но настроение было просто ниже нуля, кто домой спать, кто в кабак, кто на вокзал, а на вокзале опять же делать вроде бы как и нечего, ну, короче, дождь идет. Февраль - и дождь, снег, собака, лежит, а дождь идет. И затопляет озимый клин. И противно донельзя. В душ хочется, подставить шею под колющее шипение и тупо разглядывать желтые трещины там, внизу, где эмаль.
Тогда, думаю, надо еще чего-нибудь выпить. Выпиваю и размышляю. И ненавижу эти американские почтовые ящики с торчащей вверх красной флагой. И баб ихних ненавижу с их сапогами. И ее ненавижу, когда у нее месячные. С недавних пор мне кажется, что они у нее каждую неделю, по пять дней кряду.
И вроде выпил еще, а результа нет. Не всходит, как ни поливай. Хожу по вокзалу этому, на пассажиров смотрю, на Ленина, ноги ее разверстые представляю. Длинные такие ноги, беспомощные и раскоряченные. И плюю на Борхеса. Сяду на лавку в поезде метрополитеновом, напротив - что-нибудь эдакое тонкое, глаза - серые. Смотрю на нее и представляю, как она завтрак мне готовит. А потом выхожу. Или она выходит. Или еще чего. Еще чего-нибудь выпить. Немедленно. Да, что же было - она на Комсомольской упорхнула домой, а я еще перегон проехал и назад повернул. Нет, упорхнула к ней не подходит, нет, просто вышла. Походкой человека, который не любит колготки и лифчики. Откуда ты знаешь, что у меня родинка на левой груди? Помилуй, родная, об этом же весь вагон знает, чего краснеть-то?
Катя вот тоже была как-то, идет по улице, ничего уже не соображает. Пальто навстречу красное, с девкой на вид глупой и на рожу ничего особенного. Как зовут тебя, девушка? Катя, - резонирует Катя. Смотри, - говорит пальто девке своей, - Катя эта или уже напилась, или обкурилась... И уходит, и уводит девку свою безмолвнейшую. И Катя тоже уходит, она действительно напилась и обкурилась, ей похер это пальто и девка его, ей похер метро и Борхес. Ей хочетс теплого. А мне хочется выпить. И я выпиваю.
Короче, билет купил, поезд скоро, буквально сейчас, просто уходит уже, бегу, волнуюсь но успеваю. Поезд пижонский, купе, ковры кругом, газеты. Схема пути. В купе моем уже трое, причем двое с бородой, а третья вообще ангел, даже морщинки эдак двадцативосьми-тридцатилетние не портят, манят утешить и заласкать. Обе бороды уже изрядны, вижу сразу, за версту чую художников и музыкантов. И все это остальное творчество.
