Родители всю жизнь баловали слабенькую Ханако. Кроме того, она росла в вольной голландской колонии, и ей было невыносимо трудно смириться со строгими правилами Студенческого патриотического корпуса.
– Я больше не хочу ходить в школу, бабуля. Если занятия бросить нельзя, я возвращаюсь в Токио, – заявила девочка.
Хана, которая до сих пор во всем потакала внучке, только покачала головой:
– Разве ты не боишься воздушных налетов?
– Вовсе нет. Уж лучше бомбы, чем швейная фабрика. У меня эти воротники уже поперек горла стоят. Я предпочитаю погибнуть в Токио.
– Ханако! – ужаснулась бабушка. – Как ты можешь так говорить, когда вся нация ведет войну?
– Но мне плохо. У меня температура.
– Если ты настолько слаба, пользы от тебя все равно никакой нет, иди и умри.
Ханако ушам своим не поверила, а бабушка тем времени продолжала гнуть свою линию:
– Какая разница, где умирать, здесь или в Токио. Я выступлю свидетелем, можешь покончить с собой прямо тут, чего далеко ходить.
Ханако побледнела и несколько секунд глядела на бабушку. Потом со слезами на глазах выскочила из комнаты, не разбирая дороги добежала до конца коридора и увидела открытые фусума, за которыми находилось хранилище. Там она и нашла себе убежище среди свертков и сундуков. Загнанная в угол, девочка выбрала местечко потемнее и скорчилась на полу, захлебываясь рыданиями. Она ревела так громко и так неистово, что казалось, еще немного, и хранившиеся десятилетиями вещи рассыпятся в прах, а тяжелый воздух закрутится в торнадо.
– Не слишком ли вы жестоко с ней обошлись, госпожа хозяйка? Она до сих пор рыдает, никак успокоиться не может! – Переживая за Ханако, Оити металась от хранилища к гостиной и обратно.
Но Хана лишь попросила ее оставить девочку в покое.
– Госпожа хозяйка… она уже почти два часа плачет.
– Ничего с ней не случится, Оити. Только здоровый ребенок может так рыдать.
– Ваша правда! Вряд ли она смогла бы проплакать столько времени без перерыва, если бы была больна.
Оити наконец-то успокоилась и вернулась на кухню. Решив, что девочка непременно проголодается после нескончаемых слез, она приготовила на обед дополнительную порцию риса. Да, Ханако действительно устроила настоящую истерику: Оити слышала ее даже из кухни. Покачав головой, добрая женщина принялась размышлять над словами Ханы.
Весной 1945 года в дом Харуми в Токио попала бомба, и он сгорел дотла. Семья бежала к тете Эйдзи. В то же самое время пришла повестка – Кадзухико призывали в армию.
